Карнавальная ночь. Послесловие длиною в год. Часть 15 и эпилог

Сцена двадцать шестая.

КАРНАВАЛЬНАЯ НОЧЬ. ПОСЛЕСЛОВИЕ.

В воинственном духе Серафим Иванович взошёл по лестнице в дом культуры. Коротким кивком головы поздоровался с вахтёром, принял, как должное, типовое и банальное поздравление с наступающим 1958 годом от старого вахтёра и от гардеробщицы Меланьи, буркнув в ответ что-то себе под нос, наверное, как ответное «спасибо».

Огурцов важно проследовал в приёмную, где робко стояла Тося и ждала появления явления по имени Серафим Иванович.

―Здравствуйте, дорогой Серафим Иванович!―с придыханием и с большим чувством проговорила нарядно одетая секретарша.

―С наступающим Новым годом!―и после паузы добавила:

―И вашим бенефисом, сегодня!

Огурцов не знал, что обозначает слово бенефис. Он слышал это слово, но из-за своей природной ограниченности смысла слова он не понимал. Он и не пытался узнать, что оно означает, так как по натуре своей был не любознателен, хотя и любопытен, что конечно ни одно и то же.

―Да, да, спасибо! Бенефис не бенефис, но сегодня Тося нельзя подкачать. Будут такие важные должности и лица. Аж, дух захватывает! Нельзя лицом в грязь! Надо показать весь наш сурьёз, особенно в политическом плане,―строго проговорил Огурцов.

Открыв дверь в кабинет, он с глубоким удовлетворением добрался до своего рабочего стола и особенно притертого по телу кресла, которое грело теплом и нежностью всю его кипучую и необузданную натуру. И так это кресло ему было необходимо, что когда Огурцов с него вставал, то у него неизбежно возникало чувство не уверенности, не удовлетворённости, дискомфорта. Чего-то сразу не хватало, как воздух. Будто какая-та часть его тела была в отсутствии и он её не ощущал.

Плюхнувшись в кресло, он быстро нажал на звонок и держал на нём палец до тех пор, пока в кабинет не влетела перепуганная Бурыгина.

―Что изволите?―впопыхах прозвучала фраза из уст Антонины Антоновны.

Эту фразу научил её говорить сам Огурцов, так как ранее, Тося по-деревенски, по-простому на вызов директора отвечала: «чё, звали?»

―Вот что, Тося, хм…, Антонина Антоновна. Я решил провести совещание-летучку среди ответственных и прочих лиц. Прошу вас собрать вверенный мне в управление трудовой коллектив в моём порт-фолии, ну, по простому в кабинете, ровно в десять часов пополудни. Без опозданий! Приглашать будем не всех, а только тех, кого пригласим,―заумно сказал Серафим Иванович, рукой потирая за ухом.

Тося аккуратно записывала слова директора в блокнот и затем спросила, выговаривая по слогам предложение

―Кого, персоноально?―с вызовом подняв глаза на директора.

―Ну, не всех,―потупился Огурцов и стал называть фамилии.

Иногда, не вспомнив фамилию, он проговаривал имена. Людей, работающих в «чапаевке», он знал плохо и в основном оценивал их с критической стороны, с высоты своего куцего миропонимания. Все были плохи! А хорошее и доброе он быстро забывал. А вот о плохом, да если ещё это выразилось по отношению к его чуткой персоне и, особенно к должности, помнил вечно и никогда не прощал. Общаясь исключительно только с Антониной, он заставлял её запоминать и при нём проговаривать прозвища или клички, которыми он награждал работников дома культуры, навешивая за их спиной обидные ярлыки.

Он презрительно стал перечислять приглашённых на летучку подчинённых и здесь для вящей справедливости мы должны озвучить весь список полностью, дабы отразить народный фольклёр крупного культуроведа того времени, товарища Огурцова.

Тося продолжала записывать.

―«Фокусник»,―говорил Огурцов.

И Тося тут же переводила:

―Никифоров.

Серафим Иванович только в знак согласия кивал головой, издавая кряхтеньем или мычанием своё одобрение.

―«Клоуны»,―продолжал Огурцов.

―Николай Сидоров и Петр Николаев,―не моргнув глазом, быстро перевела Тося.

―«Примкнувший»

―Сергей Всеволодович Усиков.

―«Окольцованный»,―вдохновенно продолжал диктовать «ИО».

―Кольцов!―звонко прозвучал голос Антонины в ушах у Огурцова.

―Не так громко!―пробурчал недовольно Серафим Иванович. ―«Патефон»

―Звукооператор Костя Батурин.

―«Палочка»

―Дирижёр Кубанцев.

―«Марковна!»

―Крылова,―перевела Тося, краснея от прозвищ товарищей по культурному цеху.

Далее Огурцов продолжал диктовать фамилии уже простых работников без прозвищ.

Список участников оперативного совещания ласково названный Огурцовым летучкой был исчерпан.

―Кого ещё?―немного подумав и для солидности поморщив лоб, он добавил:

―Пригласи-ка и нашего чтеца басен―бухгалтера Миронова.

Набралось ни много, ни мало двадцать семь человек.

Тося недоумённо уставилась на обожаемого ею Серафима Ивановича с немым вопросом:

―Вот так немного?

―Что? Кого-то забыли?―прочитал по-своему немой вопрос Бурыгиной опытный чиновник.

―Полотёр дядя Вася, гардеробщица Меланья, вахтёр и уборщица,―на полном серьёзе проговорила Бурыгина.

Огурцов задумался, поразмыслил-подумал и ответил:

―Нет, энти лишние. С ними я проведу отдельный строго секретный инструктаж! Так, скажите им, кто в записи у тебя в блокноте, что летучка планируется на пять―сорок минут, не больше. Явка строго обязательна! Всё, исполняйте!

Даже большой директорский кабинет оказался мал для проведения этой, так называемой рабочей летучки.

Огурцов начал с банальной фразы:

―Товарищи! Скоро Новый год! Ну, я в смысле того, напоминаю, что сегодня наше самое важное мероприятие! Так сказать наш отчёт-карнавал!

На последних словах он сделал театральную паузу и оглядел всех колючим пронизывающим взглядом.

Многие пришли на совещание уже в театрально-костюмированных нарядах, некоторые в тренировочном трико, спортивных и карнавальных костюмах. Лишь единицы, такие как бухгалтер Миронов и новая заведующая библиотекой Лукашина присутствовали в строгих одеждах.

―На нашем мероприятии будут высокие гости из райкома партии и профсоюзов, ну и другие менее ответственные руководители. Так что товарищи, это обязывает и накладывает на всех нас, а особенно на вас двойную, нет тройную архиответственность. Никакой отсебятины и самодеятельного творчества. Всё должно пройти строго по сценарию лично мной утверждённому и согласованному с райкомом партии товарищем Вольноветровым. Правильно я говорю, товарищ инструктор райкома комсомола?―обратился Огурцов за поддержкой к Евгению Лукашину.

―Совершенно верно! Ваша, правда! Буква к букве согласована до последней точки,―лукаво отчеканил Лукашин, незаметно поглядывая на часы. В 13 часов он с друзьями договорился быть в чистилище, то бишь в бане.

―Вот, посему мероприятие сверхсерьёзное, отчётно-карнавальное, можно смело сказать, новогоднее. Ночь, так сказать подведения итогов всего культурного в доме культуры и роль моего штатного персонала, вверенного мне высоким начальством к руководству в проделанной большой работе в старом годе по культуролизации народных масс и прочих малочисленных поселений.

Огурцов важно прошёлся по кабинету и для солидности, опёршись рукой на стол, нарочито громко заговорил:

―Я не допущу безобразий, как это было в прошлом году. Это я вам говорю гражданка Крылова и товарищ Никифоров, и иже с ними. Сегодня решается всё! Или мы с мечом и на щите, или мы без сабли и под щитом,―заявил на полном серьёзе, перепутавший смысл знаменитого изречения Огурцов.

Кто-то из толпы тихо-тихо хихикнул. И тут же мгновенно кулак временщика сокрушительным ударом потряс рабочий стол.

―Что за смешки? Я говорю серьёзно! И предупреждаю, если что, я разбираться не буду. Уволю всех! К чёртовой матери! Вспомните у меня всех святых―папу и маму!

Затем Серафим Иванович говорил много, нудно, долго. Обо всём, но в итоге ни о чём, повторяя в разных вариациях тему высоких гостей, важного начальства, самодеятельности, творчества и отсебятины, серьёзности и строгому следованию, утверждённому им лично сценарию.

―Шаг вправо или влево от прейскуранта, в смысле сценария―тягчайший проступок с последствиями, а прыжок вверх―увольнение,―пошутил-закончил профилактическую накачку будущий, как он себя уже представлял полный директор.

―Все по местам! Я сейчас лично проверю оформление сцены.

Все быстро разошлись, явно с не праздничным настроением. Профилактические накачки никогда не приносили пользы, а особенно в творческих коллективах, где по определению должно быть царство свободы, добра, самодеятельности и творчества.

Только Лукашин со всех ног рванул в сандуновские бани, где его ожидали старинные и закадычные друзья детства Миша, Паша и Саша.

В хлопотах быстро пролетело время, а часы и минуты подбирались к 22 часам. Наступало время основных событий, как говорят время «Ч!»

―Время не ждёт! Время вперёд! Время работает на нас!―вдохновенно проговорила Крылова.

―Всё будет хорошо!―уверенно подбодрил добрым словом бухгалтер Миронов.

―Все жанры хороши, кроме скучного! Дерзайте!

―Я бы добавил и Огурцовского,―весело проговорил Гриша Кольцов.

―Всё! Время истекло, начинаем!―с волнением в голосе возбуждённо вскрикнул Лукашин, уже вернувшийся в прекрасном настроении из бани.

Занавес был закрыт. В зале за столиками разместились уважаемые гости-начальники из райкома: первый и второй секретари с супругами, начальники отделов и комиссий товарищи Графов, Овсянов. Один с взрослой дочерью, а другой с молодой, но, увы, уже с третьей женой.

―А где Василий Павлович Телегин?―не находя взглядом, присутствия столь важной персоны, спросил Евгения Михайловича обеспокоенный Огурцов, явно нервничая от того, что что-то уже пошло не так.

Все столики были строго расписаны по должностям, регалиям, фамилиям важных гостей. Местный табель о рангах был четко соблюден.

―Здесь нельзя было обшибиться,―частенько повторял Серафим Иванович.

Выпивка, закуски и прочее были разложены в соответствии с должностным положением участников, начиная от самого главного стола первого секретаря райкома, где рядом на полном основании установили бюст вождя мирового пролетариата В.И.Ленина. О прочих, более мелких Серафим Иванович особенно и не заботился.

―Телегин звонил. Извиняется. Быть не может. Срочно вызвали на Старую площадь, в ЦК,―сообщил неожиданную весть Лукашин.

―Вона как?!―присвистнул Огурцов, оседая на близстоящий стул. Награждать или снимать что-ли будут под самый Новый год?―подумал Огурцов. Но думать было уже поздно. Надо было действовать.

―Занавес!―взмахнул рукой Огурцов.

Занавес медленно поплыл, открывая зрителям полное праздничное оформление сцены.

 Серафим Иванович при открытии занавеса в последний раз окинул взглядом сцену. Всё было, как он и хотел. Портрет знаменитого комдива Чапаева в центре, слева трибуна с государственным гербом Советского Союза, большая ёлка в центре с часами, и лесок из прекрасных пихточек, елей и сосенек.

Не понравилось ему только одно. Прямо за трибуной, навесая над ней, стояла пышная пихта. Украшения и игрушки нависали над докладчиком, что могло помешать говорящему докладывать об очередных успехах. И только об успехах! Другого и не стоило ждать, так как с таких трибун, да ещё и в государственный всенародный праздник всегда докладывали о несомненных достижениях, скромно умалчивая о некоторых малозначительных недостатках, говорить о которых―только время терять, так они были микроскопически малы, безвредны и мизерны.

Присутствующие в зале зааплодировали и под лёгкий фон мелодии из бессмертной новогодней детской песенки «В лесу родилась ёлочка» вышел собственной персоной на сцену сверкающий Серафим Иванович, вымучивая на лице неестественную глупую улыбку во весь рот.

Выждав значительную паузу и насладившись в полной мере овациями из зала, он жестом попросил всех садиться и, не подходя к трибуне, произнёс:

―Дорогие товарищи! Дорогие наши гости из районного комитета партии, комсомола и профсоюзов! Поздравляю, так сказать, всех вас с наступающим Новым 1958 годом, но пока ещё по известным всем причинам не наступившим.

Остановившись, он показал указательным пальцем на большие часы, которые отсчитывали время в двадцать два часа и три минуты московского или, если угодно общероссийского времени. Россия жила и равнялась по Москве!

―Но я думаю, опять же по известным физическим законам, который всё-таки наступит через один час и пятьдесят семь минут,―он демонстративно посмотрел уже на свои ручные часы.

Все снова зааплодировали.

Огурцов стал активно продвигаться к трибуне. Затем спохватившись вернулся в центр сцены и провозгласил:

―Разрешите ваши аплодисменты считать за согласие и объявить торжественный вечер открытым!

Он взмахнул, как опытный дирижёр рукой, предвкушая услышать до боли знакомые звуки партийного гимна «Интернационал», который всегда исполняли на хозпартактивах, но оркестр заиграл другую, не менее торжественную мелодию, но более подходящую для новогоднего карнавала.

В воздухе раздались жизнеутверждающие звуки великой мелодии Иоганна Штрауса из его бессмертной музыкальной увертюры: «Так говорил Заратустра!»

Справка для любопытного читателя.

Вспомните популярную телевизионную передачу «Что? Где? Когда?», когда в самом начале передачи раздавались в эфире величественные звуки. Вспомнили? Так вот она―мелодия, самая и есть!

Торжественность мелодии, её величавость так захватили зал, что все разом замолчали и только слушали звуки могучего произведения.

Лев Моисеевич, имеющий проблемы со слухом ещё с гражданской, и спутав мелодию с гимном Советского Союза или с «Интернационалом», машинально встал со стула и, вытянув вдоль туловища руки, торжественно и вдохновенно слушал мелодию. Его примеру (высокая должность обязывала подражать) последовали и встали с внутренним и внешним лицевым недоумением и все гости из райкома партии, профсоюзов с родными и близкими. Прочие из ближайшего окружения высоких гостей также последовали примеру первого лица. Райкомовский комсомол сидел (Миша, Саша и Павлик) и радовался в душе, что всё пока идёт даже лучше, чем они планировали.

Огурцов думая, что оркестр машинально перепутал мелодию, по петушиному замахал руками, но потом, увидев стойку первого секретаря и других его коллег, замер по стойке смирно.

Крылову, Кольцова и других молодых людей разбирал смех. Одинокая группа людей в середине зала стояла особняком, в рядок вместе с бюстом великого Ильича. С правой стороны выделялся первый секретарь с супругой, затем второй секретарь с женой, за ними по стойке смирно―Графов с дочерью и Овсянов с молодой третьей по счёту женой. Рядом с ними, подражая верхушке, величественно выстроились и члены бюро райкома: потомственный шахтер-рабочий Назар Шомполов, крестьянка-молочница знаменитая доярка Пульхерия Манюхина и неувядаемый Никодилов Яков Филиппович, всем известный лектор и активный участник новогоднего сценария. С левой стороны, стеной встали профсоюзы, как тогда их называли по меткому выражению вождя мирового пролетариата школой коммунизма: Бесхребетный и его бессменный секретарь, по имени Ревмира, и другие более мелкие представители школы коммунизма― верного придатка партийно-хозяйственной системы страны победившего социализма.

В стройных левых рядах были и пробелы: два пустых стула, которые предназначались для четы Телегиных. Но, и в правых рядах просматривался сиротливо пустой стул, который был предусмотрительно установлен самим Огурцовым для себя рядом с первым и главным стулом карнавала, так сказать, поближе к начальству.

Остальной зал не встал и упорно сидел, наслаждаясь музыкой Штрауса. Белый бюст Ульянова-Ленина рядом с фигурами важных, стоящих на вытяжке людей с напряженными глупыми, но благородными, опять же от неё―глупости, лицами, завершали общую художественную композицию зала. Как говорится, Иоганн Штраус отдыхает!

Музыка закончилась. Группа важных товарищей села, а озадаченный и удивлённый Серафим Иванович, всё ещё, как заколдованный стоял на сцене.

―Что это было?―спросил Вольноветрова тугослышавший Лев Моисеевич.

―Вроде на гимн и «Интернационал» не похоже?

Чтобы смягчить обстановку Вольноветров заметил:

―А музыка хороша! Молодец Огурцов! Творчески работает. Что нибудь да придумает! Шельмец, мать его!

―Да, уж!―пробурчал в ответ Пропагандов, удовлетворившись оценкой деятельности Огурцова. Лев Моисеевич ещё в Гражданскую получил контузию, что и отразилось впоследствии на его оба уха. Слышал он не очень и то местами.

Огурцов видя, что ответственные товарищи довольны и весёлые разговоры продолжались за главными столиками, как-то виновато, пригнувшись, засеменил к трибуне.

―Ну, а сейчас доклад!―с удовлетворением подумал Серафим Иванович, взгромождаясь на трибуну, которая, как вы помните располагалась под пушистой лапчатой пихтой.

―Товарищи!―громким возгласом начал читать доклад Огурцов. Но, не успел он произнести до конца фразу, как в зале бурно зааплодировали, началось оживление, раздались радостные выкрики и смех.

―Не понимаю, я же ещё ничего не сказал, тем более смешного?―обидчиво обратился к залу исполняющий обязанности директора.

А на сцене происходило следующее, что и вызвало оживление присутствующих. Картина с изображением знаменитого комдива Чапаева вдруг перевернулась, и на оборотной стороне появился веселый Дед Мороз с цифрой на груди «1957 год» и молодой Дед Мороз с цифрой «1958 год», который, улыбаясь от всей души, принимал эстафету от Деда Мороза―1957. Огромные слова «С Новым Годом!» довершали новогоднюю картинку, заменившую серьёзное полотно с рабочим названием―портрет товарища Чапаева.

Огурцов этого не мог видеть, так как стоял спиной к картине и был загорожен ветками пихты. Он не понимал, что вызвало смех и радость в зале.

Вместе с переворотом картины трибуна, с которой выступал докладчик, вдруг превратилась в белый большой сугроб, благодаря белоснежной ткани, которая была поднята в один момент с переворотом знаменитого портрета и закреплена на проволочном каркасе, скрыв полностью трибуну с гербом.

Зал захохотал, так как сугроб напоминал берлогу, из которой, извините, торчит голова нашего дорогого докладчика, а над ней на пушистой ветке висело ёлочное украшение в виде медвежьей маски. Медведь в берлоге и он же на новогоднем балу―ассоциация была полной, что и вызвало естественный здоровый смех в зале и даже улыбки партактива, сидящего в первых рядах, как в президиуме вместе с вождём мирового пролетариата.

Огурцов рассвирепел, увидев, как трибуна на его глазах скрылась и превратилась во что-то белое.

―Ей-ей, сугроб!―догадался Серафим Иванович.

―Опять проделки молодёжи! Отсебятинцы! Ну, я им сейчас устрою!―про себя возмутился Огурцов, пытаясь сойти с трибуны.

Но вдруг услышал голос Лукашина:

―Серафим Иванович, не волнуйтесь. Всё согласовано с Вольноветровым. Он сам предложил превратить трибуну в сугроб, чтобы всё выглядело по новогоднему празднично. Начинайте доклад!―врал Евгений Михайлович, спасая другой сценарий, придуманный молодыми людьми советской страны.

Огурцов задержался, и снова его голова показалась над бывшей уже трибуной, ставшей сугробом-берлогой. Увидев довольное лицо Вольноветрова и одобрительные кивки головой, Серафим Иванович смело начал зачитывать свой исторический двойной доклад, вернее двухлетний по периодам.

Лев Моисеевич, тугослышавший, но, имея в то же время прекрасное зрение, обратился к Вольноветрову с вопросом:

―Что за кордебалет?

Второй по райкому пожал плечами и, оправдываясь, зашептал прямо в ухо первому по райкому.

―Люди культуры, творческая прослойка населения, самодеятельность сплошная. А ведь неплохо, весело! Народ доволен, смеётся! Молодец Огурцов! Всех удивил! И серьёз и юмор! Все перемешал, стервец! Кто бы подумал?―произнёс в оправдание второй секретарь, так как при согласовании сценария, этого действа и близко не было.

―Сюрприз, Лев Моисеевич! Новогодний, так сказать! Полное перевоплощение, в смысле переодевание. Театральный капустник-карнавал.

―С карнавальным переодеванием, маски, маскировка! Ну, понятно теперь! То, что с возу упало, того не вырубишь топором,―засмеялся вполне довольный объяснением Вольноветрова Пропагандов, воспринимая всё происходящее, как запланированное и согласованное заранее.

Огурцов, видя одобрение первых лиц, быстро взял себя в руки и, откашлявшись, стал читать свой доклад.

―Товарищи! В первую очередь я кратко позволю себе остановиться на некоторых моментах в деятельности дома культуры, руководимого мною вот уже полных пятнадцать месяцев и четыре дня. Мы стоим, и наш дом культуры не исключение, на историческом рубеже, когда космические корабли, наши, я это категорическим образом подчёркиваю, начинают бороздить околокосмическое безвоздушное пространство, наша культура и околокультурные люди в ней не могут оставаться в стороне.

Здесь Серафим Иванович сделал запланированную паузу для того, чтобы подсадные хлопальщики, в соответствии со сценарием, подсыпали в зал первые хлопки-аплодисменты, которые должны были перерости в бурные овации, что, в конце концов, и произошло. Люди веселились!

Огурцов махнул рукой и на сцену в чёрных одеждах с блёстками вышел фокусник Никифоров с пистолетом.

Зал взорвался эмоциями, предвкушая хлеба и зрелищ.

Лев Моисеевич, увидя пистолет и будучи от мозга и до костей военным, и не менее опытным театроведом, знал, что если на сцене есть ружьё, оно рано или поздно, должно выстрелить, трусливо заёрзал на стуле. Пистолет―это было серьёзно, да ещё и в руках члена антипартийной группы, которую они осудили на бюро райкома жарким летом. Он инстинктивно напрягся, думая, если что, чем закрыться или куда спрятать свое бренное тело. Слава Богу, рядом стоял бюст вождя. Вот за ним можно было спрятаться от пуль театрального пистолета в процессе возможного карнавального покушения.

―И здесь, Ленин был живее всех живых!―промелькнула неожиданно шальная мысль в голове у первого секретаря Бабушкинского райкома.

Фокусник медленно поднял пистолет вверх и выстрелил в воздух. Раздался мощный хлопок и все увидели, как из под купола с противоположной стены зала раскрылись шторки занавеса и большой ящик, похожий на космическую ракету, по тросу, стал, скрипя и раскачиваясь, спускаться на сцену. Громко заиграла музыка и зазвучали слова из популярной советской песни.

Мы рождены, чтоб сказку сделать былью,

Преодолеть пространство и простор!

Нам разум дал―стальные руки―крылья,

А вместо сердца―пламенный мотор!

Серафим Иванович, даже немного присел, инстинктивно испугавшись, вспомнив свой воздушный полёт в этом же ящике в прошлом году.

Прямо на сцену приземлялся макет ракеты, символизирующий достижение Союза рабочего класса и крестьянства в области покорения космическими приборами околоземного пространства.

―Вот так, от фокусов к настоящим достижениям!―зазвучал голос Серафима Ивановича.

―Встречайте, фокусник Никифоров и его ракета!

Все дружно захлопали. Аплодисменты сопровождали и весь полёт, и приземление на сцену ящика-ракету.

Ракета, медленно скрипя и качаясь, по тросу, осторожно опустилась на сцену. Весь пролёт ракеты над залом сопровождался фейерверком, символизирующим сопло космической ракеты.

Помощники закрепили ящик в середине сцены. Фокусник Никифоров уже с волшебной палочкой, а не с пистолетом, подошёл к дверце ящика и оглянувшись на Огурцова, который еле-еле выглядывал из сугроба-берлоги-трибуны, ждал его сигнала. Директор боднул головой и фокусник, взмахнув волшебной палочкой, произнёс:

―Добро пожаловать на землю!

И тут, по огурцовскому сценарию, из ракеты должен был выйти лектор Никодилов в строгом костюме в шляпе и с портфелем. Поприветствовав зал, он должен был прочитать свою популярную лекцию: «Одиноки ли мы во Вселенной?» с включением фрагментов из несостоявшейся прошлогодней лекции: «Есть ли жизнь на Марсе?», но так и не дошедшая до благодарного слуха зрителей и участников Карнавальной ночи 1956 года.

Огурцов от удовольствия зажмурил глаза, предвкушая дальнейшее развитие событий по своей творческой задумке. Но, открыв глаза, он увидел совсем иное.

Яков Филиппович выходя из ящика-ракеты, был одет в серебристый костюм космонавта в шлеме с рожками антенн, но с портфелем в одной руке и в шляпе в другой. Невооруженным взглядом и по его движениям было видно, что лектор был навеселе.

Огурцов побагровел, и быстро покинув трибуну, бросился к столу номер один, где было, как вы помните им предусмотрено место, на те случаи, когда его доклад прерывался номерами, предупредительно оправдываться.

Никодилов выбравшись из корабля, солидно поздоровался с Никифоровым, за руку.

Фокусник же, как опытный дирижёр, взмахнул еще раз волшебной палочкой, и тут же на сцену выпорхнули четыре молоденькие девушки. Под современные ритмы от самого Элвиса Пресли, они стали исполнять танцы иных миров и цивилизаций вокруг озадаченного лектора. Одеты они были необычно, по-космически! Их одежды переливались серебристым цветом, искрились всеми цветами радуги, но самое главное, они были одеты в очень коротенькие юбочки с откровенными вырезами спереди и сзади. А на головах у них блистали звёзды, которые излучали небесно голубой свет!

По сцене забегали разноцветные лучики, неожиданно зажглись в разных местах фонарики-звезды, появилась карта звёздного неба с неизменной Большой Медведицей. Луна, в виде месяца повисла над сценой.

Лектор, увидев эту неповторимую и неожиданную красоту звёздного неба, сначала растерялся. Он должен был прочитать с трибуны типовую скучную лекцию, а тут, такая западная музыка и танцующие космические и воздушные девушки, одетые во всё голубое, что он, вдруг испытав необычный прилив душевных и телесных сил, подкреплённых несколькими рюмочками армянского коньяка, стал неуклюже приплясывать с молодыми инопланетянками, входя всё больше в музыкально-театральный кураж.

Здесь необходимо пояснить, что всё это так действительно и задумывалось. Только лектор должен был быть трезвым, серьёзным, и читать со сцены популярную лекцию, а не танцевать под Элвиса Пресли. Но когда Яков Филиппович прибыл в дом культуры, он уже на входе пропустил рюмочку коньяка со своим старым знакомым, ещё по прошлому новогоднему вечеру, Усиковым. Отказаться от тоста, навязанного ему Усиковым, было невозможно.

―Знание массам и за наш самый первый Искусственный Спутник Земли!―торжественно и очень серьёзно произнёс тост Сергей Всеволодович, увлекая Никодилова в сторону от гардероба. Лектор быстро сдался, успев трезво подумать, что одна рюмочка не повредит, а только придаст ему уверенности в голосе.

Когда за столом, куда усадили лектора, последний углядел бутылочку пятизвездного армянского, то он уже сам не мог удержаться от соблазна и быстро налил себе еще рюмочку и выпил с рабочим Шомполовым за Старый год. Крестьянка-молочница их не поддержала, так как считала, что начинать надо всем вместе с официальным открытием карнавала, да и только тогда, когда высокие гости первыми пригубят рюмочку. Ну, а уж потом, как говориться по ранжиру и по полной, по-нашенски до потери пульса, как и гуляли на деревне все от мала до велика.

После Иоганна нашего Штрауса, как вы помните, Никодилов так же стоял, вместе с высокими персонами в рядок с вождём, вытянувшись в струнку. Но все тот же Усиков, снова увлёк Якова Филипповича за сцену под предлогом подготовки к лекции, с переодеванием по тематике глубокого космоса. Он стал его переодевать в заранее подготовленный костюм космонавта, до этого предложив лектору выпить с ним ещё для храбрости коньяка, грамм двести пятьдесят за его первый полёт в стенах дома культуры. Коньяк уже шёл беспрепятственно и на слова лектора:

―У меня же голубчик, лекция!

Усиков совершенно серьёзно отвечал:

―У вас не лекция! У вас полёт в ракете, голубчик!― заталкивая его в ящик.

Но из рук лектора не удалось вырвать портфель и шляпу, так как Яков Филиппович все ещё помнил главную свою задачу: нести знание в массы через систему по распространению знаний, глубокого и обширного политпросвещения.

―Да пусть летит с портфелем и шляпой!―решили работники, выпускающие ящик в полёт. Наземные службы дома культуры, услышав выстрел фокусника, отпустили стопорные устройства.

Ящик-ракета поплыла по воздуху над залом, раскачиваясь и скрипя на тросу.

―Ну, с Богом!―произнёс Усиков и перекрестил, находящегося в ящике лектора-атеиста.

Вот так и пошла по Руси меткая поговорка: «Сыграть в ящик!»

Огурцов подбежав к столику номер один и не садясь на свой приставной стул, хотел что-то прошептать Пропагандову на ухо. Но тот, увидев директора, хлопнул его по плечу, усадил на стул и произнёс:

―Актуально! В тему! Космос, ракеты―здорово! А! Как Яков Филиппович отплясывает! Талант! Удивил и порадовал Серафим Иванович! Прямо, как в армии: «взвод вышел на опушку деревьев»,―рассмеялся первый в районе, но как последний из могикан или из Удэге.

―Давай по одной! Тяпнем!―предложил Лев Моисеевич.

―Премного с благодарен с!―боясь отказаться от высокого приглашения, пригубил рюмочку Огурцов.

―Ну, я всыплю Никодилову за его самодеятельность! Опять сорвал лекцию! Пьяница!―про себя подумал Огурцов, кривя фальшивую улыбку перед руководством и с нескрываемым гневом, смотря на выкрутасы лектора, танцующего под Пресли.

Под танцы девушек и Никодилова фокусник Никифоров показал пару своих фирменных номеров, такие, как фокус с выниманием курицы из шляпы Никодилова, которую он предварительно вырвал из рук сопротивляющегося лектора. Из шляпы за курицей стали появляться самые различные предметы на темы космоса и его же покорения. Он вынул макет спутника, затем телескоп, звезду, Луну с Солнцем и в финале рукопись лекции Никодилова, которую он и вручил торжественно под оглушительный смех и аплодисменты зала счастливому танцору.

Номер закончился. Никодилов машинально полез обратно в ящик-ракету.

―Пора улетать!―пробурчал лектор-танцор.

Девушки аккуратно помогли бесстрашному испытателю взобраться в ящик, подавая ему в дальнюю дорогу портфель, шляпу, свиток лекции и напутствуя его страстными воздушными поцелуями. Не успела дверца закрыться, как из люка показалась голова Никодилова без серебристого шлёма, но в родной шляпе. Голова величественно произнесла:

―А всё-таки она вертится! Господа-товарищи!

Дверца окончательно захлопнулась и ящик с космонавтом на борту, скрипя и раскачиваясь, двинулся в обратном направлении под мелодию и слова всем известной песни.

Мы кузнецы и дух наш молод,

Куём мы к счастию ключи!

Вздымайся выше, тяжкий молот,

В стальную грудь сильней стучи!

Зал смеялся и бушевал в овациях. Все кричали «Браво! Брависсимо! Бис!»

В судьбе лектора не было ещё такого успеха. Сидя в ящике-ракете и прислушиваясь к буйству оваций, он мечтательно предавался мыслям о будущем:

―А не бросить ли к чёрту это лекторство?! Не перейти ли на театрально-музыкальное направление работы. Да! Какой успех! Какая любовь зала!

Раскачивающаяся гондола ракеты его укачала и он, мирно в полёте-пролёте, заснул счастливым сном младенца. Номер он отыграл отменно, на совесть!

Со стартом-взлётом ящика-ракеты с Никодиловым на борту Серафим Иванович заторопился на трибуну-сугроб для продолжения доклада.

―Товарищи! Вот так мы веселим народ и работаем. Разрешите ваши бурные аплодисменты, переходящие в овации, считать одобрением моего доклада и моей неутомимой деятельности на ниве культурно-просветительского воспитания прикреплённых к нашему районному дому массам районных людей и прочим населением Бабушкинского района города Москвы.

Снова раздались аплодисменты и выкрики с мест от подсадных доброжелателей с одобрением.

―А сейчас я коротенько остановлюсь на коллективно-классовой деятельности больших групп людей разной возрастной ориентации,―продолжил довольный Огурцов, поглядывая и точно угадывая настроение партийных масс главного столика.

―Неплохо!―обратился к своему идейно-политическому заместителю Лев Моисеевич.

―Но, уж очень научно! Не всякий пролетарий поймёт, о какой ориентации говорит докладчик. Могут перепутать! В следующий раз, надо попроще: «автомат работает так: раз, два, три и вас нет!» Проще простого.

―Учьту, товарищ Пропагандов!―закивал в ответ податливый Вольноветров, быстро пропуская в глотку очередную порцию коньяка.

Огурцов, продолжая монотонно зачитывать текст своего доклада, остановился на разделе хоровая деятельность в разрезе детского, взрослого и ветеранского возрастов. Не успел он начать зачитывать текст, как голос за сценой объявил о выходе на сцену сводного хора мальчиков и девочек, мужчин и женщин, ветеранов―бабушек и дедушек.

Серафим Иванович недовольно сделал паузу и продолжил:

―Как и планировалось, мы по согласованию с руководящими органами нашей культуры в райкоме увеличили состав хора, доведя количество хоровиков до 47 голов. И особенно, товарищи приятно доложить, что увеличился процент членов нашей родной партии: во взрослом хоре и хоре ветеранов с тридцати пяти процентов до почти пятидесяти двух. А по линии же детства всё поголовье хоровиков―члены Всесоюзной пионерской организации и Ленинского комсомола! В ногу со временем и с линией родной партии шагаем и в хоровых песнопениях.

Здесь прозвучала тишиной запланированная пауза, при которой сцена заполнилась участниками хорового действа. Все были одеты в карнавальные костюмы. Дети надели костюмы белых и пушистых зайчиков, неуклюжих медвежат, певчих птичек и прочих сказочных животных персонажей, радуя зрителей своим многообразием. Взрослые же, оделись в костюмы снеговиков, белоснежек и снегурочек, сказочных братьев―двенадцать месяцев. Ветераны тоже не подкачали―костюмы бабы-Яги, Морозко, Ивана-дурачка и прочих подобных товарищей, как однажды, неуклюже выразился Огурцов, дополняли общую разноцветную картину праздника хоровой песни.

Зазвучала музыка бессмертной песенки «В лесу родилась ёлочка». Актёры запели и заиграли своё амплуа. Всё пение сопровождалось театральным действием участвующих. Кто-то изображал лес, кто-то ёлочку, волка, дровосека и других. Было весело и смешно!

―А где же сурьёз?―задал вслух себе вопрос, озадаченный Огурцов, стоя с докладом в берлоге.

―Всё будет! В финале! Всё со вторым обговорено,―зашептал Лукашин, успокаивая взволнованного докладчика.

Голос за сценой объявил и вторую песню с названием «Новогодняя песня».

Над конями, да над быстрыми

Месяц птицею летит,

И серебрянными искрами

Поле ровное блестит.

Веселей, мои бубенчики,

Заливные голоса!

Ой, ты, удаль молодецкая,

Ой, ты, девичья краса!

Затем хор спел еще одну песню, где были партии чистого детского хора, затем взрослого и ветеранов. И всё это вместе составляло одну цельную песню-пьесу―композицию про новый год в сказках и чудесах.

После композиции основная масса хора расступилась и в центре проявилась группа солистов, исключительно мужчин, одетых в строгие чёрные костюмы при бабочках, которые с наисерьёзнейшим лицом запели огурцовский репертуар.

Остальной хор не двигался и безмолствовал.

―Вот, Серафим Иванович то, что вы и планировали,―с удовольствием доложил Лукашин.

Мужчины запели попурри из трёх разных партийных песен.

По ленинским мудрым заветам

Нас партия к счастью ведёт,

Великой любовью согреты

Страна и Советский народ!

Последние две песенные строчки они пропели дважды. И после проигрыша голос за сценой объявил: «из песни Александрова и Шилова «Да здравствует наша держава!»

Строгий малый хор продолжал:

И в жизни лёгких нет путей-дорог,

Но ты живёшь всем бедам поперёк,

Ведь ты же знаешь―некуда свернуть,

Ты, как в тайге, прокладываешь путь!

И вдруг неожиданно вместо повторения последнего припева полилось:

Под крылом самолёта о чём-то поёт

Зелёное море тайги.

Голос за сценой продекламировал: «песня из репертуара Хренникова―Сафронова―«Двух жизней нет». Последние слова народные».

Нет, выше счастья для меня:

Мой сын, моё продолжи дело,

Иди на линию огня,

Иди на линию огня,

Будь там, где партия велела!

«Комаров―Гусинский―«Баллада о партбилете»,―всё тот же голос объявил название произведения.

Зал был в недоумении. Серьёзность песен настраивала на иной лад. Но сами песни были неплохие и были восприняты залом с пониманием и воодушевлением, а некоторыми, из числа подсадных и важных гостей, бурными аплодисментами, которые, как не старались подсадные не переросли в овацию.

Огурцов ликовал.

―Вот наконец-то, что-то дельное, стоящее!

Он с надеждой посмотрел на столик номер один, где сиротливо по середине стоял бюст Ленина, и сидело с родственниками высшее руководство Бабушкинского района.

После вина, водки, коньяка и закусок, оно выглядело вполне сытым и довольным, своим видом успокаивая докладчика. Хлеба и зрелищ! А что ещё?

Огурцов с фальшивой улыбкой снова выглянул из берлоги-трибуны, над которой висела маска, тоже вполне весёлого и довольного бурого медведя.

Хор быстро растворился и освободил сцену для нового номера.

―Товарищи! Я продолжаю свой доклад. И сейчас мы в тексте остановимся и над самым любимым балетном, так сказать искусстве. Искусство конечно, по сути своей буржуазное, но вполне полюбилось нашему руководству, народу и естественно, вписалось в лоно социалистического реализма. Но здесь я должен ответственно сказать, что благодаря новому руководству дома, удалось укрепить пролетарский состав и в этом, так сказать, отраслевом направлении. Сейчас в балетной труппе нашего дома от культуры насчитывается более девяносто пяти процентов выходцев из рабочего класса и крестьянства, из них пятьдесят один процент в нашем советском балете члены и кандидаты в члены КПСС, а остальные все поголовно комсомольцы!

Раздались запланированные аплодисменты.

―Спасибо! За последние пятнадцать месяцев, когда мне по заданию партии пришлось возглавить и это культурное направление, процент женского поголовья, извините персонала, резко вырос и уже к концу года составил более восьмидесяти пяти процентов. Женский труд на благо культуры мы поставили во главе угла, в смысле балета!

Раздались редкие хлопки, одобряющие женский труд в балете. И вместе с ними вдруг зазвучала чудная нежная музыка Петра Ильича Чайковского из его бессмертного балета «Лебединое озеро». На сцену выплыла девушка балерина―лебедь, одетая во всё белое, как и положено, но с подвязками из красной ленты на талии и голове.

―Я не кончил читать про балет,―зашипел разъярённый Огурцов.

Евгений Михайлович испугавшись такого рыка от директора, хотя и временно исполняющего обязанности, пролепетал:

―Оркестр, наверное, перепутал? Вы же махнули рукой, когда говорили про почётный женский труд!

―Ну, я ему всыплю! Дирижёр липовый!―шёпотом прорычал Серафим Иванович.

А на сцене неповторимая девушка-лебедь с красными подвязками танцевала отрывок из балета, изображая подстреленную хитрым охотником птицу, которая под музыку красиво и мучительно медленно умирала.

Вдруг, ближе к роковой, но неизбежной развязке торжественно зазвучал стальной голос ведущего, похожий на голос самого Левитана, который поведал сопереживающему зрителю смысл концовки балетного танца:

―Умирающий лебедь белогвардейского цвета символизирует окончательное загнивание капитализма на стадии империализма, как его определил в своих трудах великий Ленин. Под ударами прогрессивного рабочего класса он гибнет. Красные ленты изображают борьбу пролетариата со всемирной буржуазией. И вот на смену умирающему империализму выходит социализм! Мы победили! Частника сменил коллектив!

При последних словах на сцену выплыл коллектив из четырех лебедей, которые были одеты в красные короткие юбочки и косынки. Но, выплыли они уже под другую музыку. Зазвучала задорная мелодия из бессмертного музыкального шедевра Оффенбаха «Кан Кан».

Голос Левитана за сценой продолжал:

―На смену продажной буржуазии пришёл, тот «кто был ни чем»―рабочий класс. Танец символизирует его победу и счастливую жизнь в Советской стране, где пролетариат, наконец, стал всем!

Девушки в красном окружили бедного умирающего белого лебедя, который чуть-чуть колыхался, став спиной к птице, и стали танцевать задорный «Кан Кан», высоко поднимая ноги кружась вокруг белой жертвы. Затем неожиданно, оживает белый лебедь и присоединяется к танцующим, становясь в центр группы девушек-пролетарок. Танцуя вместе с ними, она смелыми движениями ног, привели в восторг Пропагандова и его окружение, и конечно, весь зрительный зал.

Вольноветров сначала испугался. Ничего подобного в сценарии не было. Но, разьяснение спрятанного ведущего с голосом Левитана, всё и всем объяснила и поставила на свои места.

―Победа социализма во всём мире!―шепнул шефу, вспотевший от неожиданности Кэм Афанасьевич, видя, что Пропагандов чутьём старого большевика, испытал некоторое недоверие к происходящему. Да и музыка―где-то он её слышал,―смахивала на западные мелодии буржуазного толка.

―Сам понял, не рядовой!―пробурчал в ответ первый.

Зал бурно реагировал и ликовал. «Кан Кан» Оффенбаха и особенно молоденькие лебеди просто очаровали зрителей своей неприкрытой красотой, искромётностью, сексуальной напористостью и быстротой! Женские ножки мелькали на сцене, не на шутку заводя мужскую половину зала.

Огурцов от музыкального незапланированного танца, да ещё с голыми ногами, испугался и стал осторожно выглядывать из берлоги, наблюдая за реакцией важных гостей.

По окончании танца заведённый зал встал и аплодировал от всей души девушкам, которые уже несколько раз выходили на поклон. Рукоплескали и первые лица, а особенно активно Лев Моисеевич, чем несказанно обрадовал Огурцова. Любил секретарь эти балетные штучки-дрючки и особенно, молоденьких и шустреньких исполнительниц!

―Хоть бы предупредили, черти! А то утверждал «умирающего» лебедя, а тут такой финал―победа социализма во всём мире!―со сдержанным удовольствием пробурчал под нос Серафим Иванович.

Лукашин бессменно оставаясь в тени событий, умело манипулировал сценарием, объясняя Огурцову смысл происходящего, исходя из его мировозрения типичного для любого чиновника, необузданной партийно-идейной инициативы и просто человеческой глупости.

―А Кубанцеву я всё равно всыплю! Рано с оркестром встрял. У меня ещё две страницы не прочитаны! Прервал мой полёт мысли! Дирижёр хренов!―выглядывая с трибуны, фальшиво улыбаясь начальству, тихо ругался про себя Огурцов.

Зал продолжал рукоплескать девушкам, что вызвало у Огурцова ревнимую зависть и огромное желание самому выйти на поклон вместе с молоденькими барышнями. Что он по своей природной глупости и совершил.

Выйдя в центр сцены, он серьёзно сделал поклон в сторону столика номер один и отдельно бюсту вождя, чем вызвал искренний смех в зале здоровой его части. Зал захлебнулся от смеха и еще громче зааплодировал, когда Огурцов стал кланяться публике.

Овация стала стихать! Смущённые девчонки при появлении Огурцова стремительно упорхнули со сцены, а последний постоянно раскланиваясь, задом стал двигаться к берлоге-трибуне, активно жестикулируя руками, благодаря и успокаивая публику и одновременно призывая к тишине. Взобравшись на трибуну, он решительно и вдохновенно продолжил читать свой исторический новогодний отчётный доклад.

Следующий раздел доклада был посвящён юмористическому и сатирическому жанру.

―Мы не только делаем сурьёзные вещи. Это вы уже видели в нашем хоре и балете. Но, мы ещё профессионально юморим и клоунадим! Но наша сатира не просто смех и глупые улыбки!

Здесь он решил оторваться от текста и блеснуть своим индивидуальным красноречием, пересказывая написанную отсебятину своими словами:

―Это меч партии, который высмеивает-вырубает, так сказать, всё не наше, всё то, что против нашей родной партии, научной теории марксизма-ленинизма, социализма и масс народа, что буржуазно, капиталистично и антипартично. Здесь надо действовать архисамокритично, как говорил наш Ильич! Ленин, одним словом!

Запутавшись в рассуждениях и потеряв нить своих незамысловатых размышлений, он уткнулся в текст доклада, стараясь найти её логичное и достойное окончание, но не найдя продолжения, Огурцов махнул рукой, тем самым давая отмашку на выход антипартийных клоунов Сидорова и Николаева с самокритичными частушками.

Листок текста из доклада с набором бесценных Огурцовских мыслей о юморе и сатире был бесцеремонно изьят Лукашиным, как вещественное и веское доказательство его заслуг, направленных на подрыв авторитета товарища Огурцова в Карнавальную ночь.

Клоуны Сидоров и Николаев, в народе знаменитые Тип и Топ, одетые в строгие чёрные фраки с белыми бабочками на шее и с красными гвоздиками на отвороте лацканов фраков торжественно проследовали на сцену.

Сидоров держал в руках маленькую гармошку, а Николаев гитару.

Зал встретил их доброжелательно и с интересом. В то время такое явление было крайне редко, даже и в артистической среде. Считалось уж слишком по буржуазному, не по нашему―социалистическому. Но на этом одеянии настоял лично Серафим Иванович, желая показать в невыгодном свете артистов, включённых местной историей в антипартийную группу.

―Пусть массы видят своих в кавычках героев!―к месту и не к месту, любил повторять эту фразу Огурцов.

Пользуясь паузой в докладе, вызванной выступлением клоунов, исполняющий обязанности снова бросился к номенклатурным гостям. Он хотел, во-первых, узнать о впечатлении от доклада и обо всём происходящем, а во-вторых, прокомментировать каждую частушку, высмеивающих причастных к антипартийной деятельности, которая была решительно пресечена историческими решениями Июньского пленума ЦК КПСС и бюро райкома партии Бабушкинского района города Москвы с активным участием Огурцова.

Серафим Иванович всем телом с разгону плюхнулся на стул рядом с первым и быстро заговорил:

―Лев Моисеевич! Это гвоздь программы! Высмеют всю антипартийность, и тех―главных, и энтих―наших местных отщепенцев! Так сказать, самокритику наводим, искореняем не наш дух! И главное, силами и лицами самих провинившихся перед партией и потерявшие, как её, всё время забываю это слово…, вспомнил, совесть,―продолжал скоровогоркой верещать Огурцов.

―Ну, с, посмотрим, что вы тут отчастушили! А совесть―это хорошо! Правильно, что на неё нажимаете! А то, кое у кого её архи не хватает,―миролюбиво проговорил подвыпивший Пропагандов.

―Так точно! Не хватает! Архи, архи! Слушаюсь отчастушить!―по военному шёпотом отрапортовал временный директор.

Девчушки, ножки, музыка и сам танец пробудили у Пропагандова вдохновенное чувство сильного мужчины, которое он уже давно не испытывал. Жена Льва Моисеевича изредка бросала недовольные взгляды на мужа, когда он, выпучив глаза, наслаждался балетным танцем и неистово бурно аплодировал балеринам.

Сидоров заиграл на гармошке и запел первую частушку:

Много клоунов партийных

И на сцене и везде!

И тут Николаев, подыгрывая на гитаре, допел остальной текст:

Только в партии серьезной

Им не место там уже!

―Вот видите Лев Моисеевич, про себя клоуны сами сочинили, самокритика ихняя. Хе-хе!―расшаркивался в комментариях Огурцов, радостно потирая руки.

Будучи всё-таки человеком опытным, первый чувствовал в тексте какое-то не соответствие, но армейский дух, пропитавший всё его существо, принял текст прямо, как Устав Красной Армии.

Наша партия чиста

И в руках у ней метла,

Вычищает той метлой активно:

Славу, Жору, Лазаря

И примкнувшего Шепилова.

―Вот, это здорово! Не бровь, а в ухо!―зааплодировал первым Лев Моисеевич.

Зал подхватил почин партии и зааплодировал в поддержку.

Наш народ советский

Строит коммунизма цитадель!

Только Лазарь Каганович

Не у дел уже теперь!

―Ох, уели Лазаря! Молодцы!―открыто смеялся Пропагандов, а вместе с ним подхихикивали родственники и члены бюро райкома с партаппаратом, гуляющими за столиками номер один и два.

Много клоунов на сцене,

Веселят они народ!

Ну, а если и в партийном деле―

Всех их сразу за порог!

Партрайком у нас силён,

На врагов он нюх имеет!

От него не спрячится никто,

Даже, Лазарь Моисеевич!

Наша партия едина,

Монолитна и стройна,

А от всякой клоунады

Очищается сама!

Пропагандов, Вольноветров

Знают, чем район активно дышит,

Нос всегда держат по ветру,

Строги к тем, кто-что замыслил!

Мы когда-то были драны,

Но ведь нам всё нипочём,

Зарастут травою раны,

Отщепенцев – кирпичём!

Последние две строчки они вместе пропели дважды и эффектно закончили своё выступление проигрышем мелодии.

Зал взорвался от смеха и бурными аплодисментами приветствовал выступление частушечников Сидорова и Николаева, которые случайно оказались в водовороте партийно-государственных разборок и были объявлены членами антипартийной группы местного масштаба, встав рядком с всесильными членами Политбюро: Маленковым, Молотовым, Кагановичем и примкнувшим к ним секретарём ЦК КПСС Шепиловым.

―Молодец, товарищ Огурцов! Быть тебе полным директором! Не сумливайся!―похвалил Лев Моисеевич.

―Только я думаю эту самодеятельность не надо выносить в широкие круги. Не так могут понять!― прошептал на ухо довольному от похвалы Огурцову Кэм Афанасьевич.

―Клоунада в партии, как-то звучит не по-нашему. Двусмысленно! Понятно?―закончил строгими предупреждениями, своими более чем серьезными умозаключениями секретарь-идеолог.

―Как не понять! Слушаюсь! Далее никуда не пущать!

Огурцов быстро покинул свой пост у главного столика с первым, чтобы продолжить свой исторический доклад.

―Товарищи. Я продолжаю! Вы всё видели сами! Частушки членов антипартийной группы ясно показали, что наш дом культуры идёт в ногу со временем, выверяя свой шаг с линией партии лично намеченной дорогим Никитой Сергеевичем Хрущёвым.

В зале раздались робкие хлопки подсадных, неподдержанные присутствующими и не перешедшими в бурные и продолжительные аплодисменты, которые обычно после ритуальных похвал начальству переходили в бурные овации.

Это Огурцова насторожило. И он изо всех сил стал хлопать в ладоши. Видя его активные потуги, и то, как важные гости стали демонстративно изображать овацию, взывая присутствующих торжественно поддержать первого в стране секретаря, зал стал дружно аплодировать. Для усиления эффекта и смягчения впечатления Серафим Иванович воскликнул фальцетом:

―Да здравствует наша партия―виновник всех наших побед!

―Каких бед?―переспросил супругу тугослышавший на оба уха Пропагандов.

―Не бед, а побед! Виновник побед!―закричала в контуженное ухо мужу супруга первого секретаря.

―А…?―непонимающе растянул короткое междометие на целое предложение Пропагандов.

―А почему виновник?―уже про себя подумал первый, стараясь это слово заменить на более подходящее.

―Ну, например―вдохновитель или организатор. Так намного лучше. А вот виновник побед―не звучит. Надо обратить внимание Вольноветрова.

При этих обязательных лозунгах залу нельзя было молчать или слабо отхлопываться. Все понимали, что надо взорваться овациями. Это было тогда негласно принято и привито советским людям. Народ и партия едины, а если было наоборот, то народ знал, что могут и меры принять опять же к этому самому народу, носителю власти из Советской конституции, ещё принятой Сталиным в 1936 году и считающейся по прописанным в ней намерениям самой демократичной в мире. Но, от написанного и до применения―расстояние огромного размера. И все это знали. Хорошо написано, но ведь не вырублено топором!

―Разрешите, товарищи ваши аплодисменты считать одобрением всей нашей и моей неутомимой деятельности в доме культуры, которая идёт в полном соответствии с ленинской линией нашей партии,―торжественно продолжал трибунить Огурцов.

―Продолжая тему сатиры, юмора и смеха, откровенно скажу, что и у нас в энтом здании―здании культуры, есть и самородки, которые не выступают на сцене, но имеют все задатки околокультурной деятельности! Мы всегда поддерживали самодеятельность некоторых наших самодур…, самородков, которые от себя выдавали такие номера, что их смело можно записать к нам в аналы, как истинных профессионалов от культуры. Вспомним карнавальную ночь 1956 года, когда с блеском выступил наш главный бухгалтер Фёдор Петрович Миронов с басней «Медведь на балу», где он опять же с блеском вывел на свет, как её, аллегорию, хотя должен был назвать всех своими именами и фамилиями, на что нам и были сделаны справедливые замечания вышестоящих товарищей по партии. Вот и сегодня мы даём возможность самородку Миронову выступить с актуальной басней о заблудших слепцах в партии, так называемой антипартийной группы и примкнувших к ней некоторых граждан. Фамилии я называть не буду, вы и так их прекрасно знаете. Это наши клоуны Тип, Топ и не безызвестный партфокусник,―Огурцов многозначительно замолчал, окидывая глубину зала строгим взглядом.

Над залом повисла предновогодняя отчётная пауза.

―Но самое главное, и на этом необходимо особо остановиться, мы вместе со всеми советскими массами людей, народом, партией преодолеваем, да сейчас можно смело сказать, что преодолели с помощью нашего родного райкома партии и комсомола те перегибы, которые были вскрыты на историческом Пленуме ЦК и на бюро райкома партии по антипартийным группам, как на самом высоком, так и на местном уровне. Мною лично была выявлена в доме культуре группа перегибщиков и пресечена её деятельность ещё в прошедшую карнавальную ночь, ставшей главной рубиконой между прошлым и настоящим, и уверен в будущем!―Серафим Иванович самодовольно закончил пафосную речь, нарочито повернувшись и преданно смотря на руководителей местных коммунистов.

Раздались жидкие аплодисменты и выкрики из зала: «басню давай»…

Громкий голос за сценой объявил: «выступает Фёдор Петрович Миронов, наш главный бухгалтер с басней революционного баснописца Демьяна Бедного «Слепой и фонарь».

На сцену бодро вышел весь серьёзный главный бухгалтер и вышел не один. С ним вместе вышли и клоуны Сидоров (Тип) и Николаев (Топ) в своих строгих чёрных костюмах с белыми бабочками. Николаев был в темных очках, которые носят слепые, в шляпе пирожок, с кожаным портфелем и фонарём, который не горел.

―Что это? Кто это?―с ужасом обратился к Лукашину Огурцов.

―А это и есть антипартийная группа―слепцы. Как вы и хотели. Самокритика на лицо и на лице,―улыбнулся Женя.

―Но почему не предупредили? Почему опять отсебятина в ассортименте?―возмутился Серафим Иванович.

―Ребятам только сейчас пришло на ум, как раз после ваших слов, что вы их прекрасно знаете по антипартийной деятельности. Ну, и приятный сюрприз хотели сделать вам и гостевым столикам из райкома,―парировал находчивый Лукашин.

―Басня товарища Бедного «Слепой и фонарь» посвящается историческому заседанию бюро райкома партии Бабушкинского района города Москвы,―скромно объявил Фёдор Петрович.

Столкнувшись с кем-то в темноте

И здесь Сидоров (Тип) совсем случайно толкает Николаева (Топ), разыгрывая пантомиму под текст басни и под слова главного бухгалтера.

Ой!―взвыл слепой от боли

Слепой, он же клоун Николаев (Топ) от толчка садится с грохотом на задницу, при этом портфель падает на пол и шляпа срывается с головы. Только рука его высоко держит не горящий фонарь.

Ну, люди! Прямо скот ей богу, на скоте!

Читал размеренно басню Миронов, продолжая диалог пантомимщиков.

Топ изобразил обиженного слепого с указывающим пальцем в сторону скота, которого играл Тип (Сидоров).

Фонарь-то, я ношу для развлеченья что ли?

Фонарь?―слепому был ответ,

Но где ж, фонарь? Его и нет!

В это время обиженный слепой―Николаев, показал рукой на негорящий фонарь.

Ан есть!

Продолжал с чувством баснесловить Миронов.

Но кто ж, его приметит:

Ведь ты не видишь сам,

Что твой фонарь―не светит!

Тут оба клоуна замирают в нелепых позах, а баснепевец продолжил, уже обращаясь в зал и конкретно к столику номер один и к бюсту Владимира Ильича.

Я басню разъяснять не стану

Миронов показал рукой сначала на Огурцова, выглядывающего из берлоги-трибуны и затем, переводя руку по направлению к великому бюсту рядом с которым сидело районное руководство, продолжил:

Дело в том, что в восемь строк

Она вместилась вся удобно,―

А ежли смысл её растолковать подробно,

Напишешь целый том.

Слепой, передав фонарь партнёру, вынул из портфеля целую пачку исписанных листов, которые на поверку оказались цветными новогодними открытками в виде снежинок, и бросил фейерверком в зал, заполняя воздушное пространство над столиками и людьми белоснежным искрящимся снегопадом.

Все дружно зааплодировали, и активно вскакивая с мест, стали перехватывать летящие по воздуху бумажные открытки-снежинки. На открытках были написаны высказывания и пожелания великих людей. Все стали прочитывать вслух мудрые и весёлые пожелания.

Одна открытка упала и на столик к самому Пропагандову. Он поднял и прочитал вслух высказывание самого Ленина:

Самокритика, безусловно, необходима для всякой живой и жизненной партии. Нет ничего пошлее самодовольного оптимизма.

Поморщившись, он с недоумением посмотрел на бюст вождя и отложив открытку в сторону, быстро замахнул ни с кем не чокаясь рюмку коньяка.

―Старик явно ошибался,―угрюмо подумал Лев Моисеевич.

Самокритика ему была противна и противопоказана, а вот чванстваа и самодовольства хоть отбавляй.

«Рубака―парень»,―сказали бы про такого в армии, и особенно бы это отметили в кавалерийском полку.

На мощный лоб основателя партии большевиков, на светлую голову вождя мирового пролетариата приголовилась маленькая открытка-снежинка, где отчётливо читался афоризм Максима Горького:

Правду говорить не каждому дано.

Конечно, этот разброс снежинок с определёнными афоризмами был совершенно случайным, но попадание, как мы видели, было не в бровь, а в глаз.

Никодилов уже прилично захорошевший и явно «начитанный», стоя и хаотично размахивая руками, отлавливал медленно кружившуюся над ним снежинку. Поймав и прочитав текст, быстро скомкал и бросил открытку под стол. Его возмутил афоризм.

Нет ничего опаснее дурака, который пытается изобразить умного.

―Это не про меня,―буркнул недовольно под нос Яков Филиппович, убедившись, что слово попало точно в цель.

Все открытки-снежинки с афоризмами постепенно растворились в зале и заняли свои уготовленные судьбой места: понравившиеся―на столиках, на видных местах, а не очень, скомканные и разорванные―под столом, на полу, в ногах.

А жаль, в этом снегопаде была мудрость человечества, которого иногда, так нам не хватает.

Миронов с клоунами под оглушительные аплодисменты дважды уходили со сцены, но их овациями снова возвращали и возвращали. Только с третьего раза зал успокоился и услышал снова голос Огурцова, который вещал о своих очередных успехах в культурной работе на благо народных масс под неусыпным и строгим оком партийных органов.

―Товарищи! Наш дом, будучи культурным заведением массового спроса, не останавливается на узком, так сказать, ассортименте, а постоянно расширяет его, привлекая в него лучших представителей рабочего класса и крестьянства. Вот и мы не остановились на оперетках, так сказать, на лёгком и не вполне сурьёзном жанре, а замахнулись и на саму оперу. Не больше, не меньше! Особое вдохновение придаёт нам революционная тема, а также тема войны, особенно Гражданской. И вот сейчас с отчётным премьерным отрывком из оперы «В бурю» товарища Хренникова Тихона Ермолаевича (здесь Огурцов несколько перепутал, да ему в принципе можно, Николаевича на Ермолаевича) выступит главная наша солистка Пульхерия Ивановна Перекати-Поле в роли восемнадцатилетней девушки Наташи, которая вместе со своим женихом Лёнькой, борится с бандами Антонова. Она в своей песне-арии призывает партизан Фрола и Андрея в поисках правды отправиться в Москву ходоками в мавзолей к товарищу Ленину. Ой, извините в Кремль к вождю мирового пролетариата.

Здесь необходимо несколько прервать монолог товарища Огурцова и вернуться несколько назад, обьяснив некоторые моменты.

Комсомольцы хотели, чтобы ария Наташи превратилась в арию любви, прекрасного и волнующего чувства. А исполнение, конечно, поручить не пятидесятилетней с гаком женщине, да ещё крупного и мощного телосложения и с голосом не сопрано, а только контральто, а Леночке Крыловой. Но Серафим Иванович, стоял как скала и упорно не соглашался, и вообще отказывался обсуждать эту тему.

―Отрывок с Лениным очень сурьёзный, а легкомысленная Крылова может сорвать нашу оперу «В бурю», превратив её из бури Хренникова в чёрт знает какую хреновину! Я не хочу рисковать, а Перекати-Поле проверена на всех фронтах и не только культурных!―отрезал окончательно, как отрубил при разговоре с инструктором райкома комсомола уважаемый и авторитетный в определённых кругах райкома партии Серафим Иванович Огурцов.

Он не только не обсуждал более ни с кем этот вопрос, считая его окончательно решённым, но ещё и контролировал каждую репетицию революционной оперы в сольном исполнении Пульхерии Ивановны, внося свои очаровательные благоглупости и наивные замечания, типа длины платья, размещения символики и обязательно революционной красной звезды или гвоздики на крупном бюсте солистки (так она лучше бросается в глаза) и в причёске оперной примы.

―И главное, при песнопении арии обязательно стоять с сурьёзным лицом, повернув голову в сторону бюста вождя,―поучал Серафим Иванович исполнителей.

Головы остальных солистов, также временным директором от имени партии были поставлены на определённые места. При первой же репетиции, где Перекати-Поле и другие участники оперы ещё чувствовали некоторые позывы индивидуального творчества, были тут же пресечены опытной рукой администратора.

―Сурьёз, никакой самодеятельности, смотреть только на бюст товарища Ленина или, в крайнем случае, на живое лицо первого секретаря райкома партии,―жестко инструктировал, по-ленински жестикулируя, неутомимый поборник партийного искусства и самоуверенный знаток оперного искусства, товарищ Огурцов.

―При появлении в опере ходоков к вождю упор делать на то, что это люди высокого долга, истинные коммунисты, всецело преданные делу партии, лично Ленину. Понятно? Я повторять не буду!―с угрозой талдычил-говорил временно исполняющий обязанности директора, всем телом придвигаясь к солистке и грозя кулаком дирижёру Михаилу Федоровичу Кубанцеву.

Дело с оперой, как казалось Лукашину, было проиграно, и в Новый год оно будет реализовываться по замыслу Огурцова. Революционная опера «В бурю» пока побеждала! Для Огурцова это было архиважно!

―Революционная вещь Хренникова должна прозвучать так, чтобы более ни у кого не было сомнений, что приставку к должности директора: «временно исполняющий обязанности», необходимо срочно, можно даже до наступления нового года, заменить. И назначить меня полным директором, может даже с определённым поощрением. Грамота или медаль, а лучше орден!―откровенно и доверительно высказал, влюблённой в него и в его должность Тосе Бурыгиной, свои сокровенные мечты Серафим Огурцов.

Неполный директор мечтал о новогоднем чуде и ждал, как ребёнок долгожданного подарка.

Ах, мечты, мечты! Все мы хотим в Новый год и, особенно в Новогоднюю ночь, чуда и исполнения всех наших необузданных желаний. Или, обузданных? Ну, у кого как. Посмотрим, что же свершится у нас в Карнавальную ночь 1958 года?

―Серафим Иваныч! Пульхерия Ивановна застряла в лифте и сидит уже там минут десять,―прибежала сообщить ощеломляющую новость верная Антонина Бурыгина, пробравшись тайком к трибуне со-стороны разлапистой и пушистой пихты, где в засаде сидел и творчески выкручивался Женя Лукашин.

―Как в лифте? Ей же счас выступать! Я уже и в докладе изложил суть оперы. Быстро её выпустить,―скомандовал Огурцов.

―Пыталися, но перегорела какая-то деталь, а без неё лифты не ходют,―в оправдание залепетала испуганная секретарша.

―Так доставайте срочно! И вставляйте! А не то, я кой кому вставлю!―зарычал Серафим Иванович.

―Дык, как же, где их взять-то? Ночь на дворе. Это только апосля могим завхоза послать,―наивно возразила верная Антонина Антоновна своему обожаемому объекту.

―Чёрт, что делать? Хочется рвать и метать!―шипел Огурцов, не находя выхода из сложившейся ситуации.

Лукашин ликовал! Всё, конечно, случилось случайно, но он подозревал, что это дело рук Гриши Кольцова.

Действительно в последний момент Кольцов решил повторить фокус с лифтом, куда в декабре 1956 года был временно заточён сам Серафим Иванович.

―Предлагаю выпустить Крылову. У ней есть неплохая ария,―предложил Лукашин.

―Но я же обьявил бурю Хренникова!―парировал Огурцов.

―Да, чёрт с ней бурей! Я уверен, никто ведь не смотрел её премьеру, так что и не поймут, что это другая Наташа и ария не та,―напористо склонял директора сообразительный Евгений Михайлович.

―Решайтесь, Серафим Иванович! Ваш ход! Цугцванг!

―Что? Кто этот Цугцванг? Из ЦК? Одни евреи!―расстерялся Огурцов.

―Да! Надо делать вынужденные ходы! Он в курсе!―не думая, ответил инструктор.

―А, чёрт! Делать нечего! Согласен! Но я здесь ни при чём! Так и передайте Цугцвангу!―только и выдавил из себя Огурцов, добавив:

―Выпускайте вашу Крылову!

Но Лукашину ничего и не надо было уже делать, так как ребята решили не допустить «бурю» в прямом и переносном смысле, и вместо революционной арии готовили к выступлению Леночку Крылову с весёлой и задорной песенкой из оперетты «Фиалка Монмартра». Знаменитую Корамболину Крылова тайно от всех непосвящённых репетировала и планировала исполнить при удобном случае взамен оперной арии Перекати-Поле.

―Если ты меня любишь Гриша, то останови Перекати-Поле,―ультимативно потребовала от жениха его любимая без пяти минут невеста.

И он остановил. Он сделал это!

А Леночка уже переодетая в роскошное платье ждала развязки. Кубанцев тоже всё знал и ждал сигнала. Ноты были разложены оркестрантам и все готовились к сопровождению «Корамболины». Была подготовлена и танцевальная группа из юношей и девушек для подтанцовки при сольном исполнении песенки Крыловой.

Огурцов при первых звуках незнакомой, но как он уловил легкомысленной и лёгкой мелодии поспешил в зал за столик номер один.

Он хотел заранее оправдаться, если чего не так и первым отрапортовать, что он здесь ни при чём, а во всём виноват лифт, дежурный электрик, которому он впоследствии всыплет, Крылова, Кольцов, Кубанцев и примкнувшие к ним заговорщики в лице опять же несчастных двух клоунов и одного фокусника.

На сцене царила Елена Марковна! Её голос весело выводил слова славной песенки:

Распевает и танцует весь ночной Монмартр.

Всюду море ослепительных огней,

Для веселья здесь не надо ни вина, ни карт.

Песнь разгонит скуку серых дней.

Здесь свиданье и уже роман,

Ничего, что пуст карман.

.

Карамболина! Карамболетта!

Влюбленной юности мечта!

Карамболетта! Карамболина!

Моя любовь тобой навек взята!

Улыбкой нежной, чуть-чуть небрежной

Ты сердце каждого пленишь.

Карамболина! Карамболетта!

У ног твоих лежит блистательный Париж!

Зал дружно, в такт весёлой песенке, зааплодировал, наслаждаясь вдохновением, задором, молодостью, красотой и талантом исполнительницы.

Молодые ребята, юноши и девушки отбивали очаровательный и искромётный танец, создавая вместе с задорной мелодией Кальмана, сценки-шедевры танцевального искусства. Зал активно и осязаемо стал подпевать: «Карамболино, Карамболетто! Ты королева красоты!…»

Лукашин, комсомольцы и вся сознательная оппозиция были очарованы такой своевременной, праздничной, фейеричной находкой Крыловой.

Огурцов видя, что власти силой искусства, гением Кальмана и талантом прекрасной Елены были пленены и не заметили явной подмены, предложил тост за культуру и за тех, кто её вытворяет, который и был с воодушевлением поддержан важными персонами. Перекинувшись с Пропагандовым парой ничего незначавших фраз, он смело вернулся в берлогу-трибуну для дальнейшего продолжения доклада.

―Ах, как хороша эта чёртовка Крылова в роли Натальи,―подумал мечтательно Лев Моисеевич, и тускло посмотрел на свою супругу.

―Только не пойму, где же тут Гражданская война и обещанные ходоки к Ленину?―вслух спросил своего верного заместителя по идеологии, довольный происходящим, Лев Моисеевич.

―Лев Моисеевич всё до крайности творчески мастером завуалировано, стилизовано и отбуфонадино,―только и смог придумать и наукообразно объяснить необъяснимое Кэм Афанасьевич, продолжая удивляться, незапланированным и главное несогласованным изменениям в им лично утверждённый сценарий.

―Из серой скучной новогодней ночи с отчётным докладом получилось неплохое весёлое мероприятие,―про себя подумал Вольноветров.

―А я то считал Огурцова совсем неподходящим на роль культурного организатора,―продолжил необычно мыслить Вольноветров, с удовольствием наблюдая за искромётным выступлением Елены Марковны Крыловой, ставшей в будущем (раскрываю вам тайну) Народной артисткой Советского Союза.

Зал долго аплодировал и не отпускал Леночку. Несколько раз в порыве вставал, вызывая и вызывая на сцену Крылову! Исступлённо кричал и кричал: «Браво! Бис! Молодец! Брависсимо!»

Это продолжалось бы бесконечно, но знакомый нам уже голос за сценой, объявил новый номер.

Зал постепенно затих и ждал дальнейших сюрпризов. Голос продолжал размеренно объявлять следующий номер:

―Ария мистера «ИКС» из одноимённой оперетты «Мистер ИКС» в исполнении самого мистера «ИКС».

До этого объявления дирижёру Кубанцеву вдруг принесли партию арии мистера «ИКС», которую раздали и музыкантам, потребовав её сыграть в следующем номере.

Кубанцев ничего не понимал и только пожал плечами, но как только было объявлено об арии, дал знак оркестрантам подготовиться к исполнению указанного музыкального отрывка из партитуры знаменитой оперетты.

Огурцова на трибуне не было.

Все носились в догадках: «куда пропал докладчик?»

Как только заиграла музыка, на сцену вышел небольшого роста человек в чёрном до пят плаще, в театральной маске и цилиндре. Хорошим поставленным мощным голосом запел знаменитую арию из оперетты, которую с успехом исполнял наш великий баритон Георг Отс.

Снова туда, где море огней,

Снова туда с тоскою моей,

Светит прожектор, фанфары гремят

Публика ждёт, будь сильней акробат!

Всё было бы ничего, но публика в зале стала замечать несоответствие пропеваемых слов арии с шевелением губ тайного исполнителя.

Театральные жесты поющего явно не совпадали с мелодией и текстом и были не то что неуклюжи, но и где-то не к месту.

Всё это из зала смотрелось, как пародия на великую арию. Голос же продолжал завораживать зрителей своей красотой в противовес неуклюжим движениям тайного исполнителя. Мистер «ИКС» продолжал двигаться вневпопад и кривляться.

Зал в недоумении тихо загудел.

В зале зашептались: «Кто это? Что за артист?»,―пока не догадываясь, что этим артистом может быть и сам Серафим Иванович.

Но голос?! Голос был чист, красив, мелодичен и звучал уверенно и вполне профессионально.

И тут часть зала захлебнулась от смеха. И кто-то пальцем стал показывать на определённое место на сцене. А этим местом были зеркала, установленные, как элементы праздничного украшения сцены. Но кто-то, специально или случайно без умысла, искусной или халатной рукой, одно из зеркал сдвинул так, что в нём был виден силуэт человека, который профессионально пел, маскируясь внутри сцены за кулисами и по замыслу должен был скрыт от глаз зрителей.

Да, я шут, я циркач, так что же,

Пусть меня так зовут вельможи,

Как они от меня далеки, далеки

Никогда не дадут руки.

Цветы роняют лепестки на песок,

Никто не знает, как мой путь одинок,

Сквозь ночь и ветер мне идти суждено,

Нигде не светит мне родное окно.

Устал я греться у чужого огня,

Но где же сердце, что полюбит меня?

Живу без ласки, боль свою затая,

Всегда быть в маске―судьба моя!

Вольноветрова мучительно скривило и он непроизвольно от удивления разинул рот. Вот этого-то он уж точно не утверждал. Сюрприз! И ясно вспомнил о своём творческом задании Огурцову.

―А где «бываловская», то бишь отцовская песня о красавице Волге-реке, что я ему рекомендовал,―с ужасом подумал секретарь по идеологии.

―Но голос-то чей? Красиво выводит шельмец! Но почему зал шумит и смеётся?―продолжали сверлить вопросы вторую голову райкома.

―Что за вельможи? Уж ни намёк ли на нас?―открыто, по-армейски прямо, спросил Пропагандов.

―Ну, что вы! Это он о буржуазии треклятой. А смысл этой песенки в том, что он―Огурцов силой искусства борется с империалистами и со всеми их прихвостнями. Приходиться и маскироваться, чтобы довести дело до нашей святой победы,―неуклюже врал Кэм Афанасьевич, в душе ругая Огурцова, как говорят, чем «непопадя, что под руки попадёт».

 Прекрасную мощную арию сопровождали смешки и перешёптывания в зале. И только одна женщина, несгибаемая Тося Бурыгина смотрела на всё это с большим глубоким чувством любви, гордясь своим начальником и наивно веря, что это действительно поёт он сам―живьём.

Гостям за столиками номер один и два и товарищу Ленину в бюсте не было видно отражений в зеркале. Не тот был угол. Важные персоны с недоумением слушали и не понимали: «чему радуется зал и почему люди весело смеются».

Наконец знаменитая ария была торжественно окончена.

Серафим Иванович в образе мистера «ИКС» вышел в центр сцены на поклон и, не снимая маски, поклонился залу.

Бурные и продолжительные аплодисменты, несмотря ни-на что, раздались в ответ. Люди радовались, улыбались, смеялись, одним словом расслаблялись в душе. Им было необычайно весело и удивительно, что вместо скучного доклада они увидели пусть неуклюжего, но живого Огурцова в роли мистера «ИКС», правда больше похожего на шута, но и услышали голос, так похожий на голос великого баритона.

Здесь нужно пояснить читателю, что этот номер-сюрприз подсказал Огурцову всё тот же наш опытный летун-лектор, любитель грузинской лезгинки товарищ Никодилов, когда с ним поделился Огурцов после беседы со вторым секретарём райкома партии и его ответственным поручением.

―Говорит надо тоже выступить с неким творческим номером, чтобы все увидели, что и высокий руководитель ленинского типа может творить,―делился мыслями потухший и притихший временный директор.

―Да ты и так творишь! Я же вижу! Не слепой!―парировал лектор, успокаивая Огурцова.

―Нет! Им другое подавай! Художественную самодеятельность и лично исполненную на людях. Номер! Чёрт бы их всех побрал! Где я его возьму? Рожу что-ли?―недовольно бурчал Серафим Огурцов.

―Но у вас же доклад! Что разве это не творчество? В нём вы столько наворотили,―чистосердечно пожалел Никодилов.

―Нет, им номер на сцене подавай, танец ли, песню, арию, в конце концов. Вольноветров говорит, что у тебя отец пел. Вот и ты должен,―жаловался Огурцов.

―Ну, тогда другое дело, если партия сказала надо, наступи на горло, но сделай, в смысле спой!―подбодрил Огурцова Яков Филиппович.

―А что петь? Ума не приложу! Второй говорит: «спой песню о Волге», ну, что пел мой отец. Дык я, только фильм вспомню «Волга-Волга»―у меня аж мурашки по коже! Вот ведь высмеяли, что родную фамилию даже пришлось сменить. А отец? Он ведь с этой песней первое место занял на конкурсе, да и с Мелитиной Ермолаевной его свела судьба. Чин, должность не пощадили!―пробурчал будущий бенефициант.

―Вот―это главное! Может Серафим Иванович через это и у вас карьера резко сдвинется. А то, временно исполняющий обязанности не звучит. Зыбко как-то! Зябко, я бы сказал.

Огурцов вдруг встрепенулся, как конь, которому поддали жару и заинтересованно заговорил.

―А что, правильно. Отец через это и выдвинулся. Решено! Будем петь! А вот что? Какую песню?―переходя к конкретике, зашептал Огурцов.

―Предлагаю арию. Это и серьёзно, и солидно! Мистер «ИКС»! Любит её и наш Никита Сергеевич!―вдруг неожиданно ляпнул первое, что пришло в голову лектор.

―Это какой Никита? Ваш завхоз?―не понял Огурцов.

―Темнота! Хрущёв! Как мистер «ИКС» в Большом, дак он щас туды. Дружок мой сказывал. Не соврёт!―беспардонно врал Яков Филлипович.

―Ария, чудная песенка, идейная, глубокая, за душу, когда под шафе, так берёт!―продолжал лектор, закатывая от удовольствия хитрые глазки.

―Сам хозяин?! Но я же нот не знаю. И не пою. Голоса нет!―возразил Серафим Иванович.

―А вам и не надо. У меня дружок из оперного, частенько с ним творчески отдыхаем. Он за кулисами и споёт. Ух, голосище! А вам только рот открывать, да и немножко ручками, где надо, подыгрывать. Поставим его с микрофоном в укромное место, пусть поёт. А вам почёт, награды и должность. Только вы уж меня не забудьте, Серафим Иваныч? Только всё должно быть в тайне, иначе сраму не оберёшься,―заключил Никодилов.

Все репетиции проходили у Никодилова в квартире, куда приходил его друг певец и тренировал мистера «ИКС»―Огурцова правильно открывать рот в определённые моменты песнопения и легко, и непринуждённо двигаться, отыгрывая роль акробата, шута, циркача в одном отдельно взятом лице.

Сольный номер Огурцова прошел на «УРА!» и под смех зала, той его половины, которая видела, как за сценой в отражении зеркал пел арию солидный мужчина и пел совсем даже неплохо.

Хорошее пение и вызвало бурные аплодисменты, а неуклюжие телодвижения и невпопад открывающийся рот лже-певца, вызвали здоровый и дружный смех тех, кто с одной стороны аплодировал, а с другой, тут же задорно, смеялся.

Члены одной партии, надо сказать на тот момент руководящей и направляющей всё и вся, их близкие и родные, сидящие за столиками для важных персон, недоумевали: «что вызвало смех?» Но, несмотря на это, вместе со всеми бурно аплодировали, отдавая на полном серьёзе своё восхищение образу мистера «ИКС», так прекрасно исполнившего арию.

Огурцов ликовал, видя бурные аплодисменты, и совсем не обращал внимания на улыбки и смех в зале. Он смотрел на начальство, а оно аплодировало, не смеялось, и было вполне довольным.

―А зал? Ну, что ж, пусть смеются! Посмотрим, кто будет смеяться последним?―подумал Огурцов, поразившись тому, что такая гениальная мысль вообще пришла ему в голову, да ещё так кстати.

Вот так, Огурцов невольно стал первым, кто пропел под «фанеру» и открыл широкую дверь этому явлению для всех, кто хочет, но не может петь своим голосом. Слава Святому Серафиму! Фанерооткрывателю!

Серафим Иванович еще раз поклонился залу и скрылся за трибуну-берлогу, так и не сняв театральную маску.

Задумка у Огурцова была простая, что при выходе деда Мороза он выйдет с ним. И когда дед Мороз будет приветствовать людей и делать сюрпризы-подарки, то под бой курантов он и снимет с лица все маски. И получит в конечном итоге всё, что ему приснилось: славу, почёт, чины, награды, и конечно, так долго ожидаемую им должность. И главное, наконец, будет закончен исторический доклад о двухгодичной деятельности дома под чутким руководством нового директора, когда он поставит в финале жирную точку.

До наступления Нового года оставалось не более десяти минут.

Часы на большой ёлке неумолимо шли вперёд, и ничто не могло остановить ход времени и наступление Нового года.

1958 год приближался!

Наступила небольшая пауза. Оркестр заиграл мелодию из песни «Пять минут». На сцену выпорхнула Леночка Крылова в образе Снегурочки и испуганно заговорила:

―Ой, скоро Новый год,―и показала рукой на часы.

―А у нас Ёлка не горит, а зажечь её сможет только дедушка Мороз. Давайте дружно позовём к нам деда Мороза.

Весь зал в один голос взревел:

―Дедушка Мороз, дедушка Мороз! Приходи!

После трёх раз на сцене торжественно появился дед Мороз в исполнении нашего комсомольца Жени Лукашина. В одной руке он держал оформленный золотом посох, а в другой, перекинутый через плечо узорчатый красный мешок с подарками.

―Здравствуйте добрые люди! Ох, долго я к вам шёл через леса и горы, реки и озёра. В болоте чуть не застрял! Вот и пришёл. Уф, успел!

―Дедушка! У нас ёлочка не горит! Зажги нам её,―попросила Снегурочка.

―Сейчас, внученька! Смотри. Раз, два, три―ёлочка гори!―проговорил громко вместе с залом дед Мороз.

Он взмахнул посохом. Григорий Кольцов, как опытный электрик замкнул контакты.

Ёлка загорелась разноцветными лампочками. Вверх поплыли воздушные шарики. С потолка стали, кружась падать снежинки-конфити и прочий новогодний летающий и радующий глаз атрибут.

Все были возбуждены, смеялись, радовались, хлопали в ладоши и резвились, как дети. Важные гости из партийной элиты радовались вместе со всеми, но соблюдали во всём чопорную серьёзность и частенько поглядывали на реакцию первого лица в партийной иерархии.

Только Яков Филиппович, уже изрядно принявший весело орал:

―Подарки нам давай! Дедуля!

―А что вы нам принесли? Какие подарки, сюрпризы?―продолжала Снегурочка, показывая незаметно глазами, что время не ждёт.

До Нового года оставалось три минуты семнадцать секунд. И тут дед Мороз, успокаивая зал, достал из мешка лист бумаги с текстом и произнёс:

―А это подарок-сюрприз для всех!

―Ну, наконец-то!―радостно воскликнул Огурцов, выходя на свет в центр сцены без маски, но в черном плаще мистера «ИКС», в полной уверенности, что это приказ о его назначении, а может и награждении.

―Вот только чем? Орден, медаль, грамота, ценный подарок? Вольноветров, так, между прочим, намекал, что могут быть и сюрпризы,―носился в догадках Огурцов.

И это действительно так―новогодняя ночь всегда насыщена чудесами, розыгрышами, сюрпризами.

Огурцов превратился в слух, предвкушая услышать про себя самые лестные слова, типа чуткий, современный руководитель, ответственный исполнитель высокого полёта, настоящий коммунист.

Евгений Лукашин, явно волнуясь, дрожащими руками развернул листок и перед чтением выдержал значительную паузу. На миг зал замер и приготовился слушать.

Пропагандов вопросительно посмотрел на Вольноветрова, как бы, спрашивая: «Что за бумага? Откуда?»

Вольноветров в недоумении пожал плечами, как бы говоря: «наверное, поздравление деда Мороза, мы ничего не планировали, чистая отсебятина, наверное,―прочитал во взгляде второго Лев Моисеевич.

Леночка Крылова вопросительно посмотрела Лукашину в глаза.

―Что происходит?―она тоже была не в курсе и ничего не понимала. Бумаг быть не должно, а дед Мороз должен был вынуть из мешка большую бутылку шампанского, поздравить с Новым годом и под бой курантов торжественно открыть ее, выстрелив пробкой в потолок, и выпить фужер вместе с залом.

―Распоряжение Первого секретаря городского комитета партии Бабушкинского района города Москвы за номером один от 31 декабря сего года,―стал зачитывать документ дед Мороз.

Пропагандов вымученно улыбаясь, услышав первые слова текста, отхлебнул шампанское и очень громко поперхнулся.

―Розыгрыш, Лев Моисеевич! Творческий сюрприз Огурцова! Не переживайте!―преданно зашептал в ухо первому Вольноветров.

―Первое,―по пунктам стал зачитывать Лукашин неожиданное распоряжение.

―За проявление волюнтаризма и субъективизма в работе с творческим коллективом дома культуры, за грубое администрирование и некомпетентность в сфере культуры и искусства, считать нецелесообразным нахождение товарища Огурцова Серафима Ивановича на должности, исполняющего обязанности директора.

―Второе,―быстро продолжал читать Евгений Михайлович.

―Рекомендовать руководству районного управления ВЦСПС перевести с первого января 1958 года товарища Огурцова С.И. на другой участок работы. Первый секретарь районного комитета партии Бабушкинского района города Москвы…

―Я это не подписывал! Я ничего не понимаю! Что тут происходит?―взвизгнул по-поросячьи Пропагандов, поняв, что это не розыгрыш.

―Телегин Василий Павлович,―закончил чтение официального документа дед Мороз.

Всё смолкло и замерло!

В этом месте необходимо пояснить. Тридцать первого декабря Телегина, как вы помните, вызвали на Старую площадь в ЦК КПСС и предложили временно, до утверждения на Пленуме райкома партии возглавить Бабушкинский район. А дело всё в том, что Октябрьский Пленум ЦК КПСС, сняв по указке ленинского Политбюро и лично Хрущёва, Георгия Константиновича Жукова с партийных и государственных постов, приняли решение о зачистке политического поля от друзей и соратников Министра обороны. Дело Жукова в самый Новый год коснулось и первого секретаря Бабушкинского райкома партии Льва Моисеевича Пропагандова-Абрамчука старинного ещё с Гражданской войны сослуживца маршала Победы.

Телегин же, в течение года был в курсе событий, которые творились и множились в доме культуры под чутким произволом бюрократа Огурцова.

―А вы говорите, что чудес в Новый год не бывает!―простые слова, как по волшебству, одномоментно всплыв в головах присутствующих, повисли над залом. Слова, которые ВСЁ и НАВСЕГДА, поставили на свои места! Слава Богу, пока хоть в этом доме!

Верьте! Верьте господа! Чудеса бывают! А уж, в Новогоднюю ночь непременно!

Сцена двадцать седьмая.

УВЫ, НЕМАЯ И ПОСЛЕДНЯЯ.

Неожиданные слова, словно громом, поразили вся и всех!!! Даже картина с Чапаевым вдруг вернулась на место!

Изумление, радость, испуг, страх, непонимание и много ещё чего необычного и неописуемого, отразилось на лицах людей.

Всё смешалось в благородном советском семействе!

Все замерли, как в детской весёлой игре «Замри!»

Серафим Иванович Огурцов с глуповато-виноватым лицом камнем стоял в центре сцены. Только разведённые руки в стороны выражали что-то похожее на протест, но очень слабый и неубедительный.

Пропагандов почему-то обратил свой взор на бюст Ленина, как бы спрашивая у вождя: «о Боже, в чём я то провинился?»

Вольноветров, стоя рядом с хозяином, испуганно замер, протянув руки к уже бывшему первому секретарю, стараясь этим жестом успокоить начальника. Их жёны с выпученными глазами, открыв от удивления рты, сидели ничего не понимая, сжимая в руках бокалы игристого шампанского.

Лектор Никодилов при последних словах, не выдержав тяжёлой алькогольно-эмоциональной нагрузки, лицом уткнулся в салат «оливье». При этом его коронные очки-пенсне непостижимым образом удержались на макушке полулысой головы. Похоже, было, что в салате находится только темя, а лицо с очками смотрело в потолок.

Пролетарий-шахтёр Шомполов только что выпивший немалый фужер водки при последних словах превратился в восклицательно-вопросительный знак, держа в руке перевёрнутый фужер, из которого капали остатки божественной жидкости.

Крестьянство, в лице доярки-молочницы Манюхиной закрыло лицо руками, как бы говоря: «Ах, я не верю! Этого не может быть!»

Графов и Овсянов стояли друг против друга, и на лице у каждого был написан один и тот же вопрос-гримаса: «Мы здесь ни при чём. Мы здесь не стояли!» И уж очень они напоминали Бобчинского и Добчинского из великого гоголевского «Ревизора», когда те на вопрос городничего: «Ну, кто первый выпустил, что он ревизор?»―оправдывались, сваливая друг на друга первенство обнаружения чиновника, да ещё и с секретным предписанием.

Фокусник Никифоров и клоуны Сидоров и Николаев на самом краю сцены стояли в обнимку и радостно смотрели на Огурцова: «Пора тебе голубчик, пора!»

Леночка Крылова подскочила к деду Морозу и при последних словах чмокнула его в щёку, застыв на месте, увидев ревнивый взгляд Гриши Кольцова, который стоял в оркестровой яме вместе с дирижёром Мишей Кубанцевым.

Члены райкома комсомола Паша, Саша и Миша в радостном порыве, застыли, поднимая фужеры с шампанским.

Пульхерия Ивановна Перекати-Поле освободившись из лифтового заточения, в одеждах девушки Натальи с красным бантом на груди, услышав последние слова Пропагандова: «Я этого не подписывал!»―встала столбом посередине зала с немым вопросом: «Вот тебе Тихон и «Буря» при ясной погоде!»

Меланья-гардеробщица осенив себя крестным знамением, замерев, стояла у дверного косяка рядом с вахтёром Осипом Гордеевичем. На её губах читалась молитва: «Господи, спаси нас грешных!»

Уборщица тётя Дуся, сидящая рядом с дядей Васей, смотрела зачарованно на сцену: «А что там деется?»―взглядом спрашивая дядю Васю, который замер при подкручивании своих залихватских усов.

―Тося Бурыгина растерянная и опустошённая головой уткнулась в плечо соседки по столу. Смотреть на любимого Серафима Ивановича она не могла. Не было сил.

Лукашин, стоя несколько спереди и справа от Огурцова с безвольно опущенными руками и виновато-весёлым взглядом отпетого сорванца, торжественно наблюдал за происходящим.

Все и вся в зале по-своему отреагировали на сенсационное сообщение деда Мороза, и только лицо Ульянова―Ленина оставалось на этом фоне каменным и безучастным.

―«Что делать?»,―про это он уже давно писал и говорил.

В это самое время, ни позже, ни раньше, вдруг раздался бой курантов. Часы отбивали полночь и с каждым ударом приближали Новый 1958 год. Удары волшебного колокола очаровали застывших людей, которые бессознательно, интуитивно осмысливали происходящее.

Все оставались в молчаливо-каменном состоянии в течение всех двенадцати ударов.

Новый год и новые надежды на счастье, веру и любовь наступали с каждым ударом колокола с каждым биением сердца и с каждой новой родившейся мыслью.

А за окном по-январски было очень люто и холодно. Стояла морозная снежная ночь, но в душах людей появилась первая оттепель. Хоть и прозвали её Хрущёвской, но это была, несмотря ни-на что, самая настоящая Весна.

Оттепель, теплу дорогу кажет,

Тонко метит руслице ручью.

Даст воды усталому грачу

И в проталке, корм ему укажет.

Перстеньки на пальчики берёз

С камушками светлыми наденет.

И в природе что-то вдруг изменит

И тебя растрогает до слёз.

По снегам, глубоким, как преданья,

Выйдем мы в простор голубизны.

Оттепель―предчуствие весны,

Перемен счастливых ожиданье.

Даже если будет не дано

Нам испить берёзового сока,

Посмотри, как облака высоко,

А капель обрызгала окно.

Холод и мороз медленно отступали, давая дорогу добрым тёплым весенним ручейкам и странно, в морозный Новый год всем хотелось петь весеннюю песенку:

Журчат ручьи, слепят лучи

И тает снег, и сердце тает,

И даже пень, в апрельский день,

Берёзкой снова стать мечтает!

Весёлый шмель гудит весеннюю тревогу,

Летят задорные, весёлые скворцы!

Летят скворцы во все концы,

Весна идет, Весне дорогу!

ЭПИЛОГ.

Вот и закончилась наша непростая история.

Отдельное спасибо товарищу Огурцову Серафиму Ивановичу за его письмо, которое стало историческим и сыграло решающую роль в описываемых событиях. Не будь заявления с политическим душком всё бы прошло на редкость тихо и пресно, похоронив наше дитя до его рождения.

Всё-таки дивишься силе официальной бумажки с текстом, которая может перевернуть мир. Мы в этом убедились. В ней нет той разумной силы, но есть всесильная глупость, которая не знает границ и делает нас на время всемогущими дураками с серьёзными лицами.

Улыбайтесь и смейтесь чаще господа и делайте разумные и серьёзные вещи с лёгким и добрым сердцем с юмором и любовью к человеку и к самому себе!

Ну, да ладно, письмо мы воспели и воздали ему по заслугам, поместив его, на почётное судьбоносное место. Но, за каждой маломальской бумажкой сам человек, его жизнь и судьба. Так вот, судьба была благосклонна к Серафиму Ивановичу. При советском социализме система не топила свою номенклатуру, да ещё лично преданную её превосходительству―партии.

Огурцова со второго января 1958 года быстро и без проволочек перевели работать в провинциальный подмосковный городок, напичканный учёными―докторами и кандидатами различных наук, на должность директора местной достопримечательности Парка культуры и отдыха. Он с полным пониманием дела, ну, в смысле в том, как он его понимает, отдался всем телом, включая и голову, творческой работе, демонстрируя окружающим нешуточную, кипучую самобытную самодеятельность. Тося Бурыгина железной рукой, используя женские хитрости и применив к испытуемому безграничную любовь и привязанность, всё-таки склонила его к женитьбе и после известных событий уехала с ним, где так же активно подключилась к культурно-массовой работе мужа тёртого и опытного в этой сфере. Да, кстати надо сказать, что и на новой работе не всё вышло так, как задумывал Огурцов. Но, это явно были происки учёных-недоброжелателей ничего непонимающих в профессиональной организации культурных мероприятий.

Как и его отец Бывалов, незабвенный образ которого был воспет в фильме-комедии «Волга-Волга», в виде не очень умного, хотя и чуткого руководителя, так и Огурцов был востребован в кино и искусно был воплощён Игорем Ильинским в комедийном фильме «Старый знакомый».

Но это всё мелочи. Огурцовы были, есть и будут, и конца и края им нет, как и безграничной человеческой глупости.

Леночка Крылова и Гриша Кольцов поженились и от большой любви завели детей, аж, двух мальчиков-погодков. Они по-прежнему работают в ДК, но здесь следует сказать, что Кольцов стал сразу после новогоднего бенефиса и передвижки Серафима Ивановича полным директором дома культуры без унизительной приставки «ИО».

С приходом Телегина в райком партии, дом культуры быстро переименовали. И стал он именоваться домом культуры имени Антона Павловича Чехова.

Ну, что ж, ещё одна благоглупость была исправлена. Но в народе долго ещё его называли «чапаевкой». Привычка―великое дело.

Леночка, а затем и Елена Марковна стала успешно сниматься в кино. Первая её роль в музыкальном фильме-комедии принесла Крыловой заслуженную всесоюзную славу. Её отметили молодую и перспективную, жизнерадостную, поющую и танцующую, высоким званием «заслуженная артистка Советского Союза», а затем и званием «народная».

Ипполит Георгиевич―неудачный воздыхатель Крыловой после партийной учёбы остался работать в Ленинграде и сделал успешную, как политическую, так и служебную карьеру. Но в семейном плане―одинок и пока―холостой. Ищет свою половину. Да и с друзьями ему пока не везёт. Нет у него их! Ни одного!

Женя Лукашин и его друзья по-прежнему живут в своём старом московском дворике. Не в пример другим продолжают по-доброму дружить, так же, как и в молодые годы. Партийно-комсомольскую карьеру они не сделали, а вернее не захотели, а вот тот случайный поход в баню 31 декабря стал для них знаковым и судьбоносным, превратившись в дальнейшем в традицию. Где бы они не были, чтобы они не делали всегда в последний день уходящего года, они дружно без напоминаний собирались в бане. По укоренившейся с годами традиции они в бане―голые, как «короли» из сказки―паром, водой, берёзовым или дубовым веником снимали свои грехи, грешки, грешочки, телесные и душевные. И вступали в Новый год чистыми и обновлёнными словно младенцы.

А что? Хорошая традиция! Попробуйте! Может и у вас приживётся.

В жизни человека обязательно должны быть добрые традиции, которые будут из года в год соблюдаться и передаваться из поколения в поколение. Этим, человек сохранит добрую память о себе, сохранит то хорошее близкое родное, что и составляет его и только его жизнь.

Традиции собирают и объединяют в судьбе человека крупицы любви, добра, теплоты, и соединяют их вместе, как колечки, в неразрывную цепь человеческой жизни.

Ну вот, кажется и всё. Ан, нет!

―А где Никодилов?―спросите вы.

Наш крепкий Яков Филиппович. Чуть не забыл рассказать о дальнейшей судьбе неутомимого исследователя Марса и Вселенной. После провала выступления лже-мистера «ИКС» лектор, как банный лист привязался к Огурцову и всё время находился рядом, чуя носом, что номенклатуру не задвинут, а наоборот выдвинут и поставят на новую должность. Так и случилось! Как в воду глядел! Вместе с Серафимом Ивановичем он перебрался на новое место жительства и стал активно работать на поприще внедрения культуры в нетронутый ещё чиновниками природный сектор. Всё, что происходило с Огурцовым, неразрывно было связано и с Никодиловым. Как говорится, он стал тенью или «серым кардиналом» Серафима Ивановича. Филиппыч стал членом и его семьи. Пить он бросил, конечно, не по-своему желанию. Врачи запретили. Но что следует отметить бывший лектор всегда был впереди на культурном фронте, реализуя замыслы и идеи незабвенного Огурцова, подкидывая и свои не менее смелые задумки.

Пропагандова, Вольноветрова, Графова и Овсянова тихо и скромно, не афишируя в широких партийно-хозяйственных кругах, перевели на другие участки работы не менее важные и ответственные, чем они занимали. Ну, естественно и в материальном положении они не потеряли, а даже выиграли.

Василий Павлович Телегин через несколько лет руководства райкомом был переведён в аппарат ЦК КПСС, где он тесно сблизился с Анастасом Ивановичем Микояном. Его успешная работа была отмечена орденами и медалями Советского Союза. Но, несмотря на высокие должности и награды, он всегда и везде оставался простым и добрым человеком, как говориться из народа.

Ромашкину Аделаиду Кузьминичну―первую жертву огурцовского волюнтаризма, восстановили на работе и она тотчас, наверное, с радости, вышла замуж за нашего знаменитого бухгалтера Миронова Фёдора Петровича. Справедливость восторжествовала! Любовь всегда побеждает!

Марина Дмитриевна Лукашина―мама всем нам известного Евгения Михайловича добровольно оставила «чапаевку» и вышла из номенклатуры товарища Огурцова. В первую очередь она была мировой мамой Женечки Лукашина, а во вторую устроилась не без помощи Телегина в библиотеку имени В.И.Ленина.

Знаменитый примкнувший к местной антипартийной группе Сергей Усиков был впоследствии, слава Богу, при жизни, реабилитирован и восстановлен кандидатом в члены КПСС.

А вот по фокуснику и двум клоунам решение не стали пересматривать. Просто забыли. Да и потерпевшие особенно не настаивали. Жили тихо и работали спокойно и мирно, не привлекая к себе особого внимания, как и следует, жить фокусникам и клоунам после таких разборок.

В душе они остались настоящими и убеждёнными коммунистами, но боялись и молились, чтобы их, всуе, не упоминали и нигде не вспоминали. Сталинские времена научили их жить не высовываясь. Оттепель для них не стала весной! Годы…

История закончилась. И закончилась всё-таки хорошо и поучительно, а добрые люди продолжили свой жизненный путь.

Дальше они передадут эстафету другим, таким же, как и они―прекрасным и добрым людям. И так будет до бесконечности, пока жив будет Человек!

Подошло время поставить точку, и мы непременно сделаем это.

Но наша история удивительным образом продолжится в будущем в Москве и Ленинграде, где главными героями будут друзья-комсомольцы Женя, Паша, Саша, Миша и не удивляйтесь―Ипполит Георгиевич Вяземский-Осколков.

Но это случится не скоро, а через долгих двадцать лет. Поживём-увидим.

А вот теперь, точка!

ЗАНАВЕС ГОСПОДА!

С уважением М.Ф.Толстоевский.

Октябрь 2011 года

P.S. (ПОСТСКРИПТУМ).

Наша история закончилась счастливо! Как говорят: «хэппи енд». Благополучный финал состоялся, что дало нам надежду думать, что люди творившие историю, да и свою собственную судьбу, чисты, порядочны, совестливы. Несмотря ни-на что, они состоялись и стали настоящими нраственными людьми с жизненными идеалами, заповеданными нам Иисусом Христом.

Блаженны чистые сердцем, ибо они Бога узрят.

Блаженны изгнанные за правду, ибо их есть Царство Небесное.

Вы―соль земли!

Вы―свет мира!

И, зажегши свечу, не ставят её под сосудом, но на подсвечнике, и светит всем в доме.

Но этот счастливый финал выдуман мной. А могло быть и иначе. И, наверное, для сущей правды, было бы иначе, а вернее по статистике подобные истории в то советское время в подавляющем большинстве заканчивались бы плачевно.

Зададимся вопросом: «Почему?»

И ответ будет очень простым. В обществе, где общечеловеческие ценности, которые эволюционно присущи природе и предназначению ЧЕЛОВЕКА, такие как доброта, справедливость, честность, правда, подменяются другими, по названию теми же, но по смыслу совершенно искажёнными в жизни. И вот когда прилюдно вслух говорят правильные хорошие слова, но думают и делают по другому, вот тогда и наступает по большому счёту несчастье и беда, и большинство историй имеют закономерный плачевный конец.

А сейчас посмотрите вокруг, загляните себе в душу, и пошевелите совесть. И если вы увидите, что честность считается сродни глупости, доброта заменена наглостью и хамством, совесть―анахронизм, преданье старины глубокой, правда и справедливость―словоблудием, пиаром и популизмом, уважение и порядочность определяется должностью и положением к сильным мира сего, счастье мерится деньгами, вещами и дешёвой популярностью, любовь воспринимается, как голый секс, а дружба востребована только с нужными человечками, имеющими важные связи, тогда не ждите счастливого окончания подобных историй.

Вот тогда остановись, обернись к Богу, посмотри и подумай:

«А так ли мы живем, и какое будущее оставим своим потомкам?»

ДИЛЕТАНТСКИЕ РАССУЖДЕНИЯ АВТОРА О БУДУЩЕМ КИНО.

Любой писатель, по словам одного из героев бессмертного гоголевского «Ревизора»―бумагомаратель, хотел бы, чтобы по его произведению или по его мотивам был поставлен фильм. Причина ясна: огромная аудитория, признание, известность, слава и прочее. Ничего человеческое нам людям не чуждо, а естественно. Книг очень и очень много, а вот фильмов в сотни, тысячи раз меньше. Аудитория книги в сравнении с кино, телевидением просто ничтожна. Поэтому, если твой сюжет понравится, и по нему снимут фильм, то автор, по крайней мере, сможет стать известным, а если фильм ещё будет и успешным, то и знаменитым, а может быть и классиком, если повезёт. Я думаю, что классиком можно стать и случайно, ну, не совсем случайно, а при стечении определённых обстоятельств.

Ну, а теперь о кино. Со временем в киноматографе сократится и значительно сократится, как таковая игра актёров. При полной компьютеризашии не составит большой сложности создать или повторить любой образ, любой характер и прочее, и с учётом этого задать любое действие. Легко всё корректировать, если что-то не будет устраивать художника, творца.

Особенно это актуально в постановке тех фильмов, когда прошло уже много лет, а продолжение истории родилось только вчера. Как героя сделать молодым и заставить жить в новом фильме―продолжение старого, когда по жизни актеру уже 60, 70, и более лет, а сыграть надо двадцатилетнего. Невозможно. Вот здесь и приходит на помощь компьютер. Осталось немного времени, когда компьютерные фильмы и персонажи, герои не смогут быть отличимы зрителем от реально снятых. Ну, например, как динозавры в фильме «Парк Юрского периода». Вымершие миллионы лет назад животные, воссозданные с помощью современных компьютерных технологий ничем не отличаются от настоящих и воспринимаются нами, зрителями, как вполне достоверными и живыми. И мы смотрим и не задаёмся вопросом, что динозавры не настоящие.

Не мало важно признать и тот факт, что ставить и снимать фильмы очень дорого. Воссоздать в фильме художественные атрибуты, соответствующие сценарию, а именно время, природу, инфраструктуру, людей, их быт, культуру и другое, необычайно трудно и дорого. И хотим мы этого или нет, но режиссёрские работы, созданные с помощью компьютера, рано или поздно придут на смену фильмам, снимаемых живьём с помощью камеры. Уйдут громоздкие декорации, многочисленные дубли, одежды, грим, актёры! У режиссёра появится неограниченная свобода творческого выбора: что, как, когда, кого и где снимать! С экономикой трудно бороться, с ней не поспоришь! Это истина. Ну, и не надо забывать зрительский спрос, их предпочтения на тех актёров и на те образы, которые были в своё время созданы и остались у нас в душе, в памяти, в жизни. А зритель по возрасту разный и предпочитает кино, которое снималось и на заре рождения самого кинематографа или десять, тридцать, пятьдесят лет назад. А мы творим, выдумываем продолжения, и зритель их ждёт, тем самым, рождая спрос на продолжение лучших старых фильмов, где играют, уже вышедшие по возрасту наши любимые актёры.

По моим произведениям, где продолжение историй происходит на следующий год необходимо в фильмах омолодить, а в некоторых, уже увы и воскресить великих мастеров и прекрасных актеров: Ильинского (Огурцов), Гурченко (Крылова), Белова (Кольцов), Филиппова (Никодилов), Барбару Брыльска (Шевелева), Яковлева (Ипполит), Мягкова (Лукашин), Буркова (Миша), Ширвиндта (Паша) и многих других, которые сейчас находятся в солидном возрасте или, увы, ушли от нас в лучший мир. Вы чувствуете, как творчески обеднено наше современное кино, и как можно вдохнуть в него совершенно новую жизнь, подарив кинематографу безграничные возможности современных технологий.

Поэтому альтернативы нет, будущее уже наступает. Через десять―пятнадцать лет мы придём к созданию компьютерного кино, где наши любимые актёры разных поколений, из любого времени и созданные ими образы, продолжат свой путь в кино.

Мои книги: «Зигзаг иронии судьбы» и «Карнавальная ночь. Послесловие длиною в год», где события продолжаются на следующий год с теми же героями, будут ждать своей очереди. И дай Бог, чтобы получилось не хуже, тех первых и любимых фильмов, которые стали нашими народными. Необходимо, чтобы родился шедевр! А за другое и браться по-большому не стоит. Серости и безликости у нас и так хватает. Так зачем же плодить и тратить на них время, деньги и по-большому счёту саму жизнь.

Вот, такие уж мои рассуждения! Не обессудьте, дорогой читатель!

М.Ф.Толстоевский.

Октябрь 2011 года.

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА И ИСПОЛНИТЕЛИ (ПО ВЕРСИИ АВТОРА).

1.Пропагандов (Абрамчук) Лев Моисеевич (55 лет), первый секретарь райкома партии

Ролан Анатольевич Быков (1929-1999).

2.Вольноветров Кэм Афанасьевич (46 лет), второй секретарь райкома партии

Андрей Александрович Миронов(1941-1987).

3.Бесхребетный Игнатий Ильич (64 года), секретарь районного отделения профсоюзов

Табаков Олег Павлович (род. в 1935г.).

4.Романов Аркадий Воландович (53 года), председатель комитета по культуре и кинематографии при ЦК КПСС

Анатолий Дмитриевич Папанов (1922-1987).

5.Овсянов Коптий Савельевич (58 лет), работник Бабушкинского райкома партии

Евгений Павлович Леонов (1926-1994).

6.Графов Николай Семёнович (62 года), работник Бабушкинского райкома партии

Михаил Иванович Пуговкин (1923-2009).

7.Шомполов Назар Матвеевич (52 года), шахтёр-стахановец, член бюро райкома партии

Вячеслав Михайлович Невинный (1934-2005).

8.Манюхина Пульхерия Никодимовна (47 лет), крестьянка-молочница, член бюро райкома

Фаина Григорьевна Раневская (1896-1984).

9.Перекати-Поле Пульхерия Ивановна (50 лет), солистка оперетты в доме культуры

Зоя Алексеевна Фёдорова (1907-1981).

10.Огурцов Серафим Иванович (57 лет), исполняющий обязанности директора дома культуры

Игорь Владимирович Ильинский (1901-1987).

11.Крылова Елена Марковна (20 лет), заведующая культурно-массовым сектором, секретарь комитета комсомола дома культуры имени В.И.Чапаева

Людмила Марковна Гурченко (1935-2011).

12.Кольцов Григорий Ефимович (23 года), старший инженер-энергетик дома культуры им. Чапаева

Юрий Андреевич Белов (1930-1991).

13.Усиков Сергей Всеволодович (27 лет), заведующий по организационной работе в доме культуре

Георгий Иванович Куликов (1924-1995).

14.Кубанцев Михаил Фёдорович (26 лет), дирижёр оркестра в доме культуры

Геннадий Петрович Юдин (1923-1989).

15.Вяземский-Осколков Ипполит Георгиевич (27 лет), инструктор райкома партии

Юрий Васильевич Яковлев (род. в 1928 г.).

16.Лукашин Евгений Михайлович (19 лет), инструктор районного комитета комсомола

Андрей Васильевич Мягков (род. в 1938 г.).

17.Павел (20лет), член бюро районного комитета комсомола, друг Лукашина

Александр Анатольевич Ширвиндт (род. в 1934 г.).

18.Миша (20 лет), работник районного комитета комсомола, друг Лукашина

Георгий Иванович Бурков. (1933-1990).

19.Саша (20лет), работник районного комитета комсомола, друг Лукашина

Александр Борисович Белявский (1932-2012).

20.Костантин Иванович Батурин (25 лет), звукорежиссёр в доме культуры

Валентин Андреевич Брылеев (1926-2004)

21.Никодилов Яков Филиппович (57 лет), лектор по распространению знаний

Сергей Николаевич Филиппов (1912-1990).

22.Телегин Василий Павлович (57 лет), член ЦК ВЦСПС

Семён Яковлевич Хмельницкий (1897-1982)

23.Елизавета Васильевна (53 года), жена Телегина

Елизавета Покровская

24.Супруга Пропагандова (54 года)

Инна Ивановна Ульянова (1934-2005).

25.Супруга Вольноветрова (43 года)

Лариса Ивановна Голубкина (род. в 1940 г.).

26.Супруга Бесхребетного (59 лет)

Наталья Леонидовна Крачковская (род. в 1938 г.).

27.Супруга Овсянова (48 лет)

Рина (Екатерина Васильевна) Зелёная (1901-1991).

28. Супруга Графова (56 лет)

Саввина Ия Сергеевна (1936-2011).

29. Супруга Шомполова (44 года)

Лия Меджидовна Ахеджакова (род. в 1938 г.).

30.Ревмира Акимовна (37 лет), секретарь-машинистка у Бесхребетнова

Любовь Григорьевна Полищук (1949-2006).

31.Осип Гордеевич (73 года),

вахтёр в доме культуры

Михаил Иванович Жаров (1900-1981).

32.Меланья (64 года), гардеробщица

Алиса Бруновна Фрейндлих ( род. в 1934 г.).

33.Ромашкина Аделаида Кузьминична (52 лет), заведующая библиотекой

Ольга Николаевна Власова (1906-1993).

34.Миронов Фёдор Петрович (56 лет), главный бухгалтер дома культуры

Андрей Петрович Тутышкин (1910-1971).

35.Никифоров Эдуард Рудольфович (56 лет), секретарь партийной организации дома культуры, фокусник

Алексей Леонидович Полевой(1921-1972)

36.Сидоров Коля (57 лет), член партбюро дома культуры, клоун

Борис Яковлевич Петкер (1902-1983).

37.Николаев Петя (54 года), член партбюро дома культуры, клоун

Владимир Михайлович Зельдин (род. в 1915г.).

38.Тося Бурыгина (30 лет), секретарь-машинистка

Тамара Макаровна Носова (1927-2007).

39.Дядя Вася (53 года), полотёр

Владимир Кондратьевич Пицек (1915-2000)

40.Тётя Дуся(49 лет), уборщица, актриса из фильма «Карнавальная ночь».