Карнавальная ночь. Послесловие длиною в год. Часть 7

Сцена десятая.

РАЗГРОМ.

Барышня-секретарша застыла в недоумении и быстро сообразив, промолвила.

―Минуточку! Серафим Иваныч занят. Я доложу.

И бросилась к Огурцову в кабинет на доклад.

―Вы тоже к директору?―спросила Крылова иллюзиониста.

―Да!―кратко ответил Никифоров и опустил глаза в пол.

Одни пришли воевать и отстаивать свою позицию―молодые, красивые, неопытные, неискушённые. Тройка бесшабашной молодёжи.

Напротив же стояла другая тройка немолодых уже людей. Им было за пятьдесят лет. Они пришли извиняться, просить прощения и снисхождения у всесильного начальства. Они прожили основную жизнь при новом строе― советском социализме. Прошли гражданскую войну, ленинский призыв, красный и сталинский террор, борьбу с троцкизмом и с космополитами, коллективизацию и индустрилизацию, войну с фашизмом и многое ещё другое. Всё это заставляло вести себя осторожно и осмотрительно, особенно, если начальник с глубоко политическимм уклоном был рядом с кормилом партийной власти.

Это была испуганная зрелость, и одновременно житейская мудрость: «не обожгись!» Понимая свою правоту и абсурдность происходящего, они боялись, как бы чего не вышло, как бы не было хуже для них самих и для родных и близких людей.

―Серафим Иваныч, там ещё и фокусник Никифоров и два энтих, ну, Тип и Топ―клоуны,―выпалила Антонина Антоновна.

―Что ещё за Тип и Топ? Николаев и Сидоров что-ли?

―Да, они с,―подтвердила секретарша.

―Кого вводить первыми? - спросила Тося.

―А эти клоуны, что, как они, чего хотят?―испуганно спросил Огурцов.

―Дык, я не знаю, но вид не очень. Как у побитых собак. А у молодёжи― боевой настрой! Кого первым-то или всех чохом?―спросила особа, приближенная к начальству.

―Давай этих, как их, клоунов с фокусником. Но приглашай не сразу, а выдержи минут пять-десять и запускай. Скажи: «счас примет, но пока срочные дела». Скажи, строго так скажи: «из райкома партии ждёт звонка». Нет, скажи: «из горкома». Ну, иди!―инструктировал Серафим Иванович, подталкивая Тосю к двери.

―Да, подожди! Этих молодых не отпускай, а скажи, что примет, но после этих. Поняла? Стрекоза!

―Как не понять, с детства понятливая Серафим Иваныч.

―Ну, иди, егоза!―проводил взглядом Бурыгину директор.

Через семь минут раздался звонок от Огурцова. Тося, стоя на вытяжку и выслушав приказ директора, пригласила Никифорова, Николаева и Сидорова в кабинет.

Приоткрыв дверь, Никифоров робко спросил:

―Можно, Серафим Иванович?

Огурцов важно сидел в кресле с телефонной трубкой и, не обращая внимания на открытую дверь и вошедшего Никифорова, по-барски небрежно кивнул головой в знак согласия.

Никифоров и двое его товарищей очень тихо, на цыпочках зашли в кабинет. Это не осталось без внимания Огурцова.

―Ага, боятся! Пришли извиняться. Так, ну я им подсыплю перца!

И громко в трубку:

―Понял вас, Кэм Афанасьевич. Да, да по полной, так сказать программе, товарищ Вольноветров.

И сделав театральную паузу, закончил:

―Слушаюсь! Принять самые строгие меры!

И положив трубку, страшно сдвинул брови и строго посмотрел на входящих.

Жалко было смотреть на этих добрых прекрасных людей. Но их можно и нужно понять. Сидя в приёмной, Никифоров вспомнил совсем недавние времена. В памяти ясно, как божий день, высветился страшный и дикий 1929 год. Тогда и его, впервые коснулась длинная рука карающих органов. Он не был арестован, но был взят на допрос, как свидетель. Но об этом никто не знал и не мог догадываться. В то время людей, если брали, то они исчезали навсегда. Родная тетка, у которой он жил, молча заплакала и быстро, как будто всё это было заготовлено заранее, собрала узелок с вещами и продуктами и сунула его в руки Эдику. Незаметно перекрестила в спину и в душе навсегда попрощалась с племянником. Глубокой ночью на черном «воронке» он был доставлен в районное управление Народного Комиссариата Внутренних Дел, где его продержали в одиночке всю ночь, и только под утро следователь вызвал его на допрос. Расспрашивали про преподавателя, который вёл кружок политзанятий для молодых коммунистов, в числе слушателей, которого был и Никифоров.

Он не скрывая, всё честно рассказал, даже не понимая, а что же было тут криминально-политическим. Утром его отпустили, а преподавателя―троцкиста в этот же день под самую ночь арестовали и осудили. Человек пропал, как будто его и не было. Никифоров проскочил, как говорится, а мог и он загреметь под общую кампанию борьбы с троцкизмом по политической 58 статье Уголовного кодекса.

Никифоров стоял чуть впереди, переступая виновато с ноги на ногу. В руках он держал чёрный портфель в чреве, которого покоился свежий, не- прочитанный до сих пор публично, знаменитый Огурцовский доклад. Из-за его широкой спины выглядывали с разных сторон Сидоров (справа) и Николаев (слева) с виновато-просящей улыбкой, ну, в точь-точь, как Добчинский и Бобчинский из бессмертного «Ревизора» Николая Васильевича Гоголя. Видя жалкий вид святой троицы, Серафим Иванович сразу взял быка за рога, осмелев до хамства, и громко, чтобы было слышно и в приёмной, где томилась молодёжь, прорычал:

―Ну, слышали, с кем я только что говорил?

Повисла пауза. Огурцов наслаждался происходящим. Он был на вершине административного самоудовлетворения и самолюбования. Наступила минута сведения счетов.

―С самим вторым секретарём райкома партии. Он одобрил мои действия и рекомендовал действовать жёстко, даже по-ленински. Вот так, хилая интеллигенция. А вы думали, что всё сойдёт с рук?

Никто ему не звонил, это было чистой воды розыгрыш. Но одним это помогло набраться, невиданной доселе наглости, а другим, до смерти отравиться страхом и испугом.

―Серафим Иванович, вчерась как-то получилось не так,―сбивчиво залепетал Никифоров.

―Мы вот пришли извиниться и заверить вас, что это вышло случайно, так сказать машинально, без злобы, а шутнически, так сказать, по клоунски, ну как нас учили!―не очень связно мямлил Эдуард Рудольфович.

Клоуны при каждом его слове согласно кивали.

Огурцов самодовольно расплылся в улыбке, и, заложив руку за лацкан пиджака, явно подражая бывшему отцу народов, встал с кресла и медленно, ни проронив ни звука, стал ходить по кабинету, слушая оправдания и извинения старых верных коммунистов, открыто наслаждаясь их унижением.

―Поэтому, вы уж нас простите за промах, политическую близорукость. Лукавый попутал! Пошли наповоду у молодёжи. Не думали о последствиях,― фальшиво канючил, как нашкодивший мальчик Никифоров.

Огурцов ходил и многозначительно с умным видом молчал, изредко, бросая строгие и колючие взгляды на кающихся.

―Вот, и Сидоров, и Николаев подтвердят, что это не нарошно, случайно! Лукавый, так сказать, попутал. Затмение прямо какое-то! Гипноз! Мы же коммунисты, члены партбюро, серьёзные люди,―фальшиво бубнил-повторял, как пономарь фокусник.

―Да, да, уважаемый Серафим Иванович подтверждаем!―кивали в знак согласия профессиональные клоуны-лицедеи.

Всем троим, было мучительно стыдно лебезить перед этим махровым чинушей, говорить о том, о чём они не хотели, а совсем наоборот―думали о правоте молодёжи, о свободном творчестве. Вот было их истинное понимание. Но в то время, когда весь советский народ строил социализм и через двадцать лет большевики планировали попасть в коммунизм, по-другому говорить и действовать значило быть изгоем, отщепенцем и не знамо ещё кем. Народ и партия едины, и если кто против партии, а это значит против начальства, то его отлучают от партии, а это конец карьере, работе, и нередко и самой жизни. Такие были тогда неписаные законы.

Фокусник и клоуны замолчали и смиренно ожидали реакцию Огурцова. Серафим Иванович подошел вплотную к Никифорову и впился колючим взглядом в его испуганное лицо.

―Что же вы думали товарищи, что срыв доклада пройдет незамеченным, так сказать, сойдёт с рук! Или, как говорят некоторые, у меня не хватит серого вещества, чтобы понять и вскрыть весь этот культурный нарыв на здоровом теле трудового коллектива. А?―с угрозой громко произнёс фразу гневный чиновник.

―Вы же, члены, партийные, так сказать, и должны понимать, что срыв доклада, это, это...!―и тут он поперхнулся от гнева и только указал пальцем в потолок.

―Ну, вы всё понимаете! Не маленькие! Но как вы, профессиональный артист, фокусник с большой буквы, могли решиться на такое? Нагло, прилюдно выкрасть мой доклад, сознательно залесть рукой ко мне вовнутрь. Но и это ещё не всё! Вы же выставили меня перед трудящимися массами с вашими птицами, зонтами и прочей бухтафорией, напичкав меня чёрт-те чем! И заметьте, всё это вызвало в зале очень нездоровый смех, и даже улыбки присутствующих несознательных масс. А полёт в ящике! Это что? Я лётчик?

―Серафим Иванович, но это же, как бы розыгрыш, новогодняя же, карнавальная ночь, и вы во всей красе, разыграли роль и с докладом. Вам все аплодировали, никто ничего ведь не понял,―вставил слово Коля.

―Ну, я это то же понимаю, на культуре давно сижу, да и отец мой в этой отрасли много сотворил. Но, я и другое понял, что всё это делалось за спиной директора. Без моей санкции. Но подрыв моего личного авторитета я не потерплю и доведу свое дело до логарифмического конца! Все, все понесут наказание! Вы еще попомните Огурцова!―всё более и более распалялся и распоясывался временный директор.

―Серафим Иванович!―хотел вставить слово и Пётр Николаев.

Но Огурцов его резко оборвал и вскрикнул:

―Никаких Серафим Ивановичей! Я поставлен здесь блюсти дисциплину и порядок, и отсебятину, да ещё не проверенную лично мной, не потерплю. Творчества, свободы захотели! Я вам задам меню! По строго моему лично утверждённому ассортименту будете работать! Культура это серьёзно, а не хиханьки с хаханьками, как некоторые думают!

Повисла пауза и только Огурцов, запыхавшийся от сплошного потока слов дышал, как загнанная лошадь. Нет, вернее конь.

Отдышавшись, он стал говорить снова, но уже спокойней:

―Вот что, товарищи! Если, как вы говорите, всё поняли и осознали, прочувствовали и раскаиваетесь в содеянном, то неплохо бы было, так сказать покаяться и публично.

―Как это?―не понял Эдуард Рудольфович.

―Да, очень просто! Я предлагаю провести партбюро, собрание, в конце концов, и осудить вылазку Крыловых, Кольцовых, всяких там Усиковых и прочих несознательных артистов. Да и самим, невовред будет покаяться, так сказать публично, повиниться перед партией!

―Вы, это серьёзно?―спросил Николаев.

―Вполне! Вы же меня знаете! Я никогда не шучу и другим не советую! Да и не дам шутковать, не то время!―серьёзно проговорил Огурцов.

―Только сценарий проведения партбюро прошу ко мне на стол, лично проверю и все согласую с чисто партийных позиций. Чтобы опять не получилось, как вчера. Весело, красиво и пролёт! Ну что, согласны?

Пауза. Никто не хотел брать на себя ответственность нарушить спасительное молчание.

―Ну, вижу по коллективному умолчанию, а глаза не врут, что согласны! А теперь товарищи всё! У меня время. За дела, за дела! Цели определены, задачи поставлены товарищи! Да, и не затягивайте с этим вашим покаянием, это исключительно в ваших интересах. А то, чтобы не получилось, как с Ромашковой,―провожая-подталкивая к двери «святую» троицу, ласково заворковал Огурцов.

―И не забывайте, что это дело уже взято на контроль в райкоме,―внушительно и нарочито громко сказал в уже приоткрытые двери (чтобы молодёжь слышала) несостоявшийся новогодний докладчик.

Не успела дверь закрыться, как в проёме показалась голова фокусника, которая произнесла:

―Серафим Иванович, а ваш доклад?

―Что мой доклад? Напишу новый, для следующего нового года. Время есть. Голова на месте, сил хоть отбавляй, в смысле и мозгов. Не жалуюсь.

―Да нет, вы меня не так поняли! Я принёс вам ваш вчерашний доклад, ну который… я это случайно под гипнозом тайно изьял у вас.

―А? Где он?―живо заинтересовался Огурцов.

―Да вот, в портфеле. Я его сохранил, и знаете, я его прочитал, и он мне понравился: глубиной мысли, цифрами и главное серьёзностью и трезвой оценкой. А широтой охвата культуры и около всего, ну, честно говоря, потрясли!―искуссно завирал Эдуард Рудольфович.

―Думаю, мы много потеряли этой ночью!―доконал свою совесть и себя знаменитый фокусник.

―Ну, давайте его сюда. Если понравился, думаю обдокладить культурные слои нашего дома и людёв из района на ближайшем культмероприятии. Да вот, к женскому дню побалую женщин сурьёзнымн вещами. А то всё шутки, да прибаутки, когда культурку-то строить будем. Партия-то, что нам говорит?―величаво произнёс Огурцов.

―А, что?―не понял фокусник со-стажем.

―А то!―Огурцов растерялся, так как он плохо знал, что говорила, и говорила ли партия серьёзно о культуре. Но, вспомнив что-то, быстро ляпнул:

―Только истинно культурный человек будет в коммунизме жить по-потребностям, а не по его желанию.

И добавил:

―Кто не работает, то и не ест. Маркс-старина ещё завещал, а Ленин по- научному подхватил и развил. То же в своё время были культурными людями, вожди одним словом, мать их! А вы простой член партии, на манеже и опять же в культуре непоследний, так сказать человек! Фокусник с большой буквы! А что выделываете? Срам!

На этом сын Бывалова закончил незамысловатую тираду и взял из рук Никифорова доклад, завёрнутый в цветастую бумагу, как ценный и дорогой подарок и перевязанный золотыми праздничными ленточками.

―Ну, это лишнее!―зарделся Серафим Иванович, весьма довольный возврату драгоценного документа.

―Ведь это же не «Капитал» Карла и Энгельса,―добавил простодушно Огурцов.

―Ну, кому как? И как посмотреть дорогой Серафим Иванович. Кому и ваш доклад, что капитал, как вы изволили правильно выразиться вклад в так называемую культуру.

―Вы так думаете?―заинтересованно спросил Огурцов и продолжил: ―Что, попахивает серьёзной теорией? Может тиснуть цитатки в газетку по культуре? Как её? «Новый мир» кажись? Слышал: какой-то Твердоховский там заправляет.

―Обязательно, непременно Серафим Иванович!―любезно подхватил новую идею местного теоретика ленинской культуры или культурного марксизма секретарь партбюро.

―Надо обязательно посоветоваться с Телегиным. На вечере он хвалил меня. Значит, надеется, что не подведу. Нет лучше сразу со старухой. У Мелитины большие связи. Сам Никита Сергеевич советуется с ней,―мудрствовал про себя окрылённый похвалой подчинённых Серафим Иванович и фамильярно, похлопав по плечу Эдуарда Рудольфовича, окончательно выпроводил фокусника из своего кабинета.

Настала очередь молодых. Пока всё шло прекрасно! Выждав ещё минут пять, он позвонил Антонине Бурыгиной и строгим тоном приказал:

―Ну, давай этих―зелёных! Заводи!

―Так оне ушли. Не дождались Серафим Иваныч. Долго вы там пропесочивали энтих первых. Они сидели и сидели, а Усиков хвать и прямо так говорит: «я ждать больше не могу. У меня репетиция». Встал и ушёл в двери. За ним и Крылова с Кольцовым удалились. Сказали, что у них дела,― проинформировала Тося.

―Ну, хорошо! До них позже доберёмся!―хмыкнул Огурцов и повесил трубку.

Сцена одиннадцатая.

ВВОДНЫЙ ИНСТРУКТАЖ.

―Так, присаживайтесь молодой человек, так сказать рядовой партии, товарищ Осколкин,―ласково пригласил к разговору Лев Моисеевич.

―Вяземский-Осколков,―поправил первого Ипполит Георгиевич, двадцатисемилетний, пока неженатый, молодой инструктор райкома партии по линии идеологической работы в области культуры.

―Извиняюсь. Длинная у вас фамилия, как у дворян- интеллигентов,―продолжил Пропагандов, усаживая инструктора в глубокое кресло.

―Да не из дворян я и не из интеллигенции!―испугался Ипполит.

―Да, уж вижу. Да я пошутил. Ведь мы же на партработе. Здесь, как на войне: «убили командира,―взял автомат другого и вперёд на танки». Только у нас труднее. Если на войне видишь врага, ну, эти танки, то здесь всё скрыто. Там, просто: сигнал к атаке―три зеленых свистка вверх и бей врага. А здесь, вы там не найдете. Конечно, здесь мы тут сложной математикой заниматься не будем, брать тройные интегралы по замкнутому кругу, а будем конкретной работой с людьми работать. Вам приблизительно понятно, о чём я говорю?―закончил армейско-военный монолог Пропагандов.

―Вполне!―отчеканил молодой инструктор, ничего пока не понимая, из сказанного первым.

―У нас главное что? Идеология! Полный, так сказать ленинизм, с этим, как его марксизмой. А боремся мы с чем? Не с танками, которые наступают небольшими групками по два-три человека, а с мозгами в них. Чтоб люди знали своё светлое будущее, куда мы их ведём и заведём по нашему по-научному-учению,―продолжал вводный инструктаж первый поводырь района.

―Но есть у нас и такие гиблые места, где надо работать по-партейному, по-ленински, чисто с листа, мать её! Культура к примеру. Вот взять опять, к примеру, дом культуры имени Чапаева. Что там? Где, кто, как и чем думают? Воспитывают ли в нашей, так сказать идеологии. Вникнешь, посмотришь, копнёшь поглубже. Что не так! Что-то не то! Расслабились, заигрались. А тут и сигнал имеется серьёзный. А здесь вам не Англия, копать надо глубже. А то, все делают умное лицо и забывают, что они в первую очередь советские люди, а может быть ещё и будущие офицеры. Ну, это я так к слову. В общем, копнёте чапаевский дом, там дело―срыв доклада и лекции. Сознательный срыв, подрыв авторитета, заговор против члена партии. Может даже и с покушением на жизнь―в ящик засунули. Вот вам перечень из документов. Работайте. Остальные инструкции получите у Вольноветрова. И ещё. Если перегнёте немного, ругать не будем! А то, дисциплинку-бы в идеологии и культурке не мешало бы поднять, расслабились с уходом хозяина,―закончил вводное напутствие кормчий из райкома.

―Идите, товарищ Осколков и работайте,―мирно проводил его из кабинета Пропагандов.

―Мы вам доверяем!―уже в дверях произнёс сакральную фразу Лев Моисеевич.

Окрылённый доверием партии в лице Пропагандова―Абрамчука Ипполит бросился с административным восторгом молодого необъезженного скакуна, выполнять задание той же партии. Что необходимо проверить он обговорил с Вольноветровым, который уже собрал кое-какую субъективную информацию о событиях произошедших в новогоднюю ночь.

С высоты райкомовского мировозрения получалась не очень хорошая картина.

Первое, и, наверное, самое главное―это подготовленный сознательный срыв доклада посредством кражи текста у Огурцова.

Второе, не менее значительное, чем первое―срыв лекции «Есть ли жизнь на Марсе» через опьянение опытного лектора Никодилова.

Третье―заточение или попадание (необходимо уточнить) товарища Огурцова в ящик фокусника Никифорова и пролёт над залом, подвергая смертельной опасности докладчика и людей, находящихся в зале.

Четвертое―срыв выступления оркестра пенсионеров и обман руководства.

Пятое―басня «Медведь на балу» и явный намёк на не желательность вмешательства руководящей и направляющей силы советского общества в культурно-массовые мероприятия, которое предпринял Огурцов, он же, проводник линии партии.

Шестое―предание публичной огласке секретного заявления товарища Огурцова, написанное в вышестоящие органы, путём включения громкоговорящей связи местным звукооператором.

Седьмое―моральный облик комсомольцев Крыловой и Кольцова, которые позволяют себе в стенах культурного заведения любить друг друга.

Восьмое―порочная связь Григория Кольцова с сантехником дядей Васей. Их тайные интимные отношения выразились в так называемом репетиционном поцелуе в коридоре дома культуры.

Девятое―позиция Телегина В.П. в политической оценке, произошедших событий.

―Вот эти вопросы тебе следует покопать и проверить. И в кратчайшие сроки подготовить на бюро райкома вопрос об идейно-культурной работе в доме культуры имени комдива Чапаева на примере проведения карнавала в Новогоднюю ночь 31 декабря 1956 года,―закончил уже свой инструктаж второй секретарь райкома Вольноветров и посоветовал начать, чтобы присмотреться и притереться издалека, а именно, с лектора из общества «Знание» Никодилова.

Вот так началась партийно-политическая проверочка заявления Огурцова.

Выполнение важного партийного задания, опять же по совету второго районного поводыря, молодой инструктор райкома партии Бабушкинского района города-героя Москвы Ипполит Георгиевич Вяземский-Осколков начал издалека―с визита и опроса лектора из общества «Знание» Якова Филипповича Никодилова.

Продолжение следует...