В прошедшую субботу театр драмы и комедии «Наш дом» открыл очередной театральный сезон. Открыл, уже по традиции, двенадцатичасовым марафоном «День в театре». Причем, здесь мы имеем дело со случаем, когда традиция еще не превратилась в рутину. Программа «Дня в театре» в этом году оказалась более насыщенной, разнообразной и, следовательно, более интересной. Хотя, очень может быть, нынешние впечатления от недавнего события просто пока еще ярче уже подзабытых прошлогодних.
Искренне завидую тем, кто мог позволить себе роскошь посещения всех или хотя бы нескольких мероприятий в день открытия театрального сезона. Мне не удалось. Увы, время короткого осеннего выходного небезгранично, в отличие от домашних, служебных и прочих забот.
Поэтому поделюсь своим мнением только об одной премьере, о спектакле по повести Н.В.Гоголя «Портрет».
В репертуаре театра «Наш дом» нет похожих спектаклей. Каждый – эксперимент, шаг в сторону от традиционных, привычных для зрителя путей. Часто это вызывает споры и недовольство: «Надоели эксперименты, хотим классику!» Оппоненты с той же энергией возражают: «Классикой в школе наелись, давай что-то новое!» Одни хотят отдыха, другие развлечений, как всем угодить? Тем более, что для того и для другого существуют телесериалы.
«Наш дом» нашел выход: надо взять классическое произведение и на его основе создать современный спектакль. Это не так просто, «новое прочтение классики» совсем не ограничивается переодеванием актеров по последней моде. «Наш дом» избежал соблазна простых решений и в «Ревизоре», и в премьерном «Портрете». Но если в первом случае современное звучание обеспечивала интонация всего действа в весьма условных декорациях, то в случае с «Портретом», наоборот, на первый план вышло визуальное решение, в чем-то даже оттеснив и текст, и актеров.
Это особенно удивительно, если учесть, что повесть Н.В.Гоголя уже в силу жанра предназначена, скорее, для чтения, нежели для представления ее на сцене. Вообще, требуется немалая смелость, чтобы решиться поставить вторую часть повести, представляющую собой довольно долгий монолог «неизвестного художника Б.» (в спектакле почему-то ставшего «художником Боговым», но об этом ниже). Удивительно: в премьерном спектакле эта, вторая, часть оказалась и увлекательнее, и интереснее первой, где, казалось бы, есть интрига, есть сюжет. Хотя и в первой части есть моменты, когда внимание зрителя оказывается всецело захвачено происходящим. В качестве примера сразу же вспоминается сцена создания портрета светской дамы. Не боюсь ошибиться, утверждая, что более красивой и, одновременно, эротичной сцены в озерском театре еще не было.
То же можно сказать и о сценографии спектакля. Возможно, никогда прежде декорации не играли столь значимой роли, становясь полноправным участником действия. Петербургские обыватели, все эти генералы, купцы, чиновники и пр., описанные Н.Гоголем как череда безликих, плоских, как фанерный лист, персонажей, представлены в спектакле как вырезанные из неокрашенной фанеры силуэты. Вроде бы почти как живые, но способные только отбрасывать тень. Браво! И уж точно никогда так активно не использовались видеопроекции. Первое слово, приходящее на ум после премьеры: «Ярко!»
При этом желание сделать яркий спектакль сыграло с авторами странную злую шутку. Таинственным образом из сюжета повести ушло волшебство. Повесть Н.Гоголя – это настоящее готическое, страшное произведение. Спектакль, начавшийся пляской чертей под музыкальную фантазию на тему известной всем колыбельной, давал надежду, что дальше зрителю станет по-настоящему страшно. «Вот-вот, - ждал я, - появится призрак ростовщика…» Зря ждал, призрак, присутствующий в повести, на сцене так и не появился. Вообще, мистическая история бедного художника Чарткова превратилась в бытовую зарисовку о столичных нравах позапрошлого века.
Мне могут возразить, что вместо чуждой нам мистики в спектакле есть христианское чудо. Не знаю, адекватна ли такая замена: на чудо есть только намек, а вот мистики не стало вовсе. Более того, исчез сам портрет, который, казалось бы, выступает главной причиной всех бед его прошлых и будущих владельцев. Портрет страшного ростовщика, чьи глаза «просто глядели, глядели даже из самого портрета, как будто разрушая его гармонию своею странною живостью», в спектакле дан только намеком – пустой картинной рамой да проекцией на задник фрагмента парсуны XVIII века.
Не знаю, сознательно ли режиссер спектакля «прозаизировал» волшебную сказку. Возможно, это было единственно правильное решение. Ведь, если разобраться, что волшебного есть в повести Н.Гоголя? Ровным счетом ничего! Призрак выходит из картины? Так это просто сон. Внезапное обогащение Чарткова? Так он сам тут же объясняет появление червонцев: «Не придумал ли какой-нибудь дедушка оставить своему внуку подарок, заключив его в рамку фамильного портрета?» Разве злое волшебство портрета виновато в том, что талантливый, но бедный художник, в конце концов, выбрал путь богатого ремесленника?
Пожалуй, единственный случай, который в спектакле не имеет рационального объяснения, это хвалебная газетная статья «О необыкновенных талантах Чарткова». Однако автор повести и здесь предельно прозаичен: речь идет о банальной рекламе, заказной статье, «джинсе», если использовать современный журналистский жаргон.
«Да в любой повести петербургского цикла волшебства больше!» - воскликнет искушенный читатель.
И вот тут возникает непростой вопрос: «Какой аудитории адресован новый спектакль?»
Тому, кто впервые знакомится с повестью Н.Гоголя? Если такие есть (а такие, безусловно, есть), то вряд ли они что-то приобретут от просмотра спектакля. Особенно запутает их концовка первой части. Зачем в руках Чарткова оказался топор? Что в итоге произошло с художником? Почему после паузы, заполненной молитвой «Отче наш» (уместнее бы звучала «Со святыми упокой», но это претензия от зрителя, знающего содержание повести), он выходит на авансцену и рассказывает, в том числе, о своей поездке в Италию, хотя получасом раньше заявлял, что в Италии отродясь не был?
Не стоит думать, что эти вопросы привлекут внимание к первоисточнику. Скорее всего, профан ответит на них иначе: «Много букафф, неосилил!» Вот уж действительно, неизвестно, что лучше: полное незнание или знание поверхностное.
Однако у искушенного зрителя вопросов к спектаклю тоже возникает немало. В принципе, понятно, почему в прологе использован текст другой повести того же автора, хотя, на мой взгляд, описание «картинной лавочки на Щукином дворе» не менее динамично и весело, чем описание Невского проспекта. Непонятно, почему из шестистраничного текста выхвачена лишь цитата про «русский народ, любящий изъясняться такими резкими выражениями, каких, верно, не услышать даже в театре». Только для смеха?
Это тем более непонятно, если учесть, что дальнейшее действие трансформируется из бурлеска в святочный рассказ. По мере этой трансформации вопросов возникает все больше. Для чего самая жесткая часть повести, описывающая нравственное падение Чарткова, в спектакле заменена молитвой в сопровождении лубочной видеоинсталяции?
Чем руководствовался режиссер, предлагая вместо «картины из Италии», навсегда уничтожившей душевное спокойствие главного героя, репродукцию росписи в провинциальной церкви? К тому же, посвященную событию, случившемуся спустя восемьдесят лет после публикации «Портрета». Почти любая картина К.Брюллова или А.Иванова была бы здесь уместнее, учитывая, что вторая редакция «Портрета» вышла в 1842 году, а «Последний день Помпеи» К.Брюллов закончил в 1833 году, А.Иванов приступил к работе над «Явлением Христа народу» в 1837 году, и Н.Гоголь мог видеть эти полотна.
Не хочется думать, что эти вопросы осознанно спровоцированы режиссером, только чтобы встроить спектакль в современные тренды с их скрепами, духовностью и прочей архаикой. Во все времена для борьбы с бесовщиной в собственной душе у русского человека было два средства: монастырь и кабак. В спектакле сделан однозначный выбор в пользу монастыря. Вряд ли Н.Гоголь одобрил бы такую трактовку и во времена «Петербургских повестей», и во времена «Выбранных мест из переписки с друзьями».
Впрочем, в наши времена искушенных зрителей едва ли не меньше, чем профанов. Для всех прочих, коих среди нас большинство, театр «Наш дом» подарил качественный яркий спектакль, несомненно заслуживающий пристального внимания.
Александр Жмайло